Адель Алексеева - Долгое эхо. Шереметевы на фоне русской истории

Петр Шереметев звякнул чашкой, давая понять, что недоволен, и горячо заговорил:

– Забыли вы, бабушка, что в младенчестве Петр стал свидетелем убийства дядьев своих? Как забыть такое и не стать самому жестоким? А ведомо ли вам, что Софья давала ему отраву, от коей он и обрел нервические судороги?! Торопился он оттого, что страна велика, а жизнь коротка. И никак нельзя было иначе! В Европах давно огонь Просвещения горел, а у нас тьма кромешная… Торопил царь покойный своих ученых, заводчиков, художников, купцов!..

«Петруша, – думала Наташа, – от правды ли такие слова говоришь или оттого, что главное твое мечтание – Варенька, и ты желаешь угодить отцу ее?»

Но тут сама Варя Черкасская, перебив хозяина, выпалила со всей непосредственностью:

– Помните, как государь передразнивать любил? Бывало, поглядит, как старый князь Трубецкой галопом на ассамблее скачет, и давай за ним следом…

Наташе стало скучно, и она опять перенеслась мыслями к Долгорукому. Шли они как-то раз по Невскому с озорницей Варей и важным Кантемиром, а навстречу – Иван Алексеевич. «Отчего не видать вас нигде?» – спросил. Не спускал глаз с ее заалевшего лица, и – ах, как забилось ее сердце! Уже наслышалась о нем худых слов: мол, царский фаворит, падок на лесть, чрезмерно дерзок. И отвечать старалась сухо:

– Отчего не бываю на балах? Оттого, что батюшка и матушка учили к скуке себя приучать.

– Как? – удивился он. – Можно, по-вашему, веселье не почитать?.. Будто не скучно вам книжки читать?

– Да, я склонность изрядную имею к чтению.

– Может, Феофана Прокоповича читали, как нещадно возопил он на меня? Может, оттого и немилостивы нынче?

– По делам и слова… – ответила она и отвернулась.

Брови у князя сомкнулись, плечо, которым осторожно касался ее, отодвинулось. Уже жалела она о таком своем поведении, но поделать с собой ничего не могла. Более того, будто назло завела разговор о роли монархов и фаворитов при дворе: мол, монарх подобен Богу на земле, солнцу на небе, однако как много худого делают его приближенные, а ведь и от них зависит благо государства. И закончила неуместным нравоучительством:

– Вы тоже, Иван Алексеевич, много можете способствовать лучшему делу в государстве…

С удивлением воззрился на нее Долгорукий, ни от кого не слыхал он таких рассуждений. С императором не раз вели они подобные беседы, но одно дело – их разговоры, иное – девичьи советы. Уж не хочет ли графиня унизить его таким способом? Он смерил ее высокомерным взглядом:

– Благодарствую, графиня! Об том его величество сами разумеют и нас к тому побуждают.

Глаза ее повлажнели, а князь спохватился: обидел ее? Порывисто взял руку и с чувством поцеловал:

– Простите!..

Она отвернулась.

– В субботу гулянье в Петергофе, вы будете? – спросил властно.

– Не знаю. Время близится летнее… Скоро в Кусково ехать, надобно собираться.

– Уезжаете? – почему-то обрадовался Долгорукий. – И я про Москву мечтаю… Вам тоже Петербург не по сердцу? Тут и поохотиться негде, разве только птицу пострелять. А в Москве… – Он мечтательно запрокинул голову. – Славны бубны за горами, да лукошки без грибов!.. Да ведь с грибами будем! Кусково-то недалеко от Горенок. Коли уговорим государя охотиться под Москвой – не обойтись без наших Горенок. Вот тогда и повидаемся… Ежели, конечно, братец ваш примет меня, не очень-то он меня жалует.

А через две недели из шереметевских хоромов на Фонтанке выносили сундуки, коробы, корзинки, укладывали на телеги: семейство отправлялось на лето в Москву, в кусковскую усадьбу.

Незадолго до отъезда прибежал посыльный от царского двора и передал ей записку. Торопливыми буквами было нацарапано, что в скором времени двор едет в Москву и он, князь Долгорукий, непременно найдет ее в Кускове. Где же еще?

…Иван Алексеевич прискакал из своих Горенок в кусковский парк, привязал коня к дубу, зашагал по аллее.

«Наталья, люба моя, что тебе стоит выйти в сей же час на прогулку? – заклинал он. – Не хочется к брату твоему являться, услышь меня, выйди!» И был уверен Иван: сделается так, как он желает, выйдет она!

Услыхала ли она его сердечный призыв иль повиновалась неясной грусти, только и она тем часом отправилась в парк. В осени московской находила Наташа особую прелесть. Много читала, много молилась и всякий день любовалась осенними красками… Все выше делались синие небеса, чище – воздух, золотились листья берез и кленов. Трава по ночам покрывалась ранней снежной порошей, становилось светло, дышалось легко, нежная печаль прощанья с теплом овладевала сердцем. А какие пушистые веточки у лиственницы! Кто ее привез и насадил здесь? Должно, дед, служивший когда-то воеводой в Тобольске…

Медленно брела Наташа по аллее, пребывая во власти противоречивых чувств. То вспоминала она князя, то сердилась на себя: да нет, не нужен, ненавистен ей Долгорукий!.. Вспоминала, что говорила ей Варя Черкасская, как Долгорукий явился к Трубецкому со своей собакой, та облаяла хозяина, не дав ему подняться с места, а тем временем Иван с княгиней Трубецкой удалился в дальние комнаты. «Так отомстил он дяде Никите за клевету!» – горячилась Варя. «Да за что же? Что он сказал про князя?» – вопрошала Наталья. «Да, видно, злые „ехи“ распускал, язык у дяди Никиты злющий, медом не мазан!» – уверяла Варвара… И снова Наталья жалела князя: «Ах, Иван Алексеевич, зачем вы так неосторожны? Свет болтлив, злоязычен, говорят гораздо более того, что есть на самом деле… Петруша как велит? Мол, не спорь с царем и с веком – и будешь цел, здоров, а вы?.. Петруше ссора ваша – поперек горла, ведь Трубецкой родня Черкасским. Это Варя добрая душа, а отец ее не простит, и братец мой взъярится на вас…» И тут же, спохватившись, графинюшка одергивала себя: ведь дерзок, амуры строит, в церкви стрелял, в тщеславии пребывает… – нельзя о нем думать!

От берез и кленов шло золотистое сияние – и солнца не надо. Пятна снега на земле слепили… Белое и золотое – красиво! Кленовые листья на белом снегу. Лист – как широкая открытая ладонь… На шубейку ее синего бархата упал дубовый лист. Наталья взяла его и долго разглядывала – на что похож, с чем сходен?.. Скрипка? Или альт?.. Ах, музыка, любимое занятие Шереметевых и Черкасских! Инструмент лишь умелым рукам подвластен, «неслух» коснется скрипичных струн – один скрип получится, а ежели приезжий итальянец-музыкант тронет смычком – запоет она человеческим голосом. Слушаешь, и каждый человек тебе будто друг сердешный… Не так же и любовь? Гневливого укротит, плачущего успокоит, робкого ободрит… К примеру, как у них с Долгоруким. Ой, да что это она опять о ненавистном думает?..

В этот момент в конце аллеи показался человек. Идет, шагает в ее сторону. Ой, батюшки, да никак?.. Подбежала к Наташе борзая собака, ткнулась острой мордой ей в руку. Машинально гладя ее, не отводила девушка глаз от фигуры в зеленом кафтане, которая скорым шагом приближалась к ней.