Адель Алексеева - Долгое эхо. Шереметевы на фоне русской истории

– Похвально, весьма… Придет время – и ты напишешь мой портрет. – Посмотрел еще несколько рисунков. – Овладевай искусством живописания. Пиши с натуры, а натура у нас богатая. Возьми тех же актерок… Кстати, нынче я пригласил их на ужин в свой дом, можешь и ты пожаловать…

…Вечером в столовой был накрыт длинный стол, уставлен разными яствами: вазы с фруктами, блюда с ягодами, «плетешки» фарфоровые с печеньем и конфетами…

Гости жеманились, робели: еще бы, артисты впервые ужинали в графском доме! Не понимали, чего ради такие почести. Но Николай Петрович уже давно все решил, подготовил.

– Нынче именины одной из наших артисток, – объявляет он. – Прасковье Ивановне Жемчуговой семнадцать лет. Поднимите бокалы – там лимонад – и чокнитесь. Пусть вырастет из нее великая актриса!

Ну, граф! Ради такой пигалицы праздник затеял? Слуги кривятся, однако вынуждены угождать новоявленным «господам». Ай-да Парашка! Небось, еще и подарок дорогой получит?

Сегодня граф приготовил истинный сюрприз!

– Откройте дверь и впустите ту, что там стоит!

Дверь открылась, вошла Пашина сестренка Матреша!

– Подарок тебе, именинница! Отныне твоя сестра тоже будет при нашем театре.

Щеки Пашины полыхают румянцем: как же добр к ней граф! Однако заставила себя сдержаться, поклонилась, хотела поцеловать руку, но – он воспротивился.

Ужин продолжался, зазвучала гитара. Пришел-таки Коля Аргунов и пристроился на краю стола. Паша заметила, что возле него ни единой тарелки, ни единого кушанья. Как же быть? Слуги ничего не подносят. Тогда она встала и сама подала ему блюдо с пирогами. Коля не спускал с нее глаз. Она рисковала навлечь на себя недовольство хозяина. Но его сиятельство громко проговорил:

– А не споет ли нам именинница что-нибудь… этакое?

«Этакое? Прямо сейчас? Но что?» Лишь минуту она раздумывала и – решилась. Спеть песню, которую сочинила сама! Песня была навеяна их первой встречей!

Параша шагнула назад, чтобы вокруг нее было пространство, – она всегда так делала, – и, сложив руки у пояса, запела:

Голос ее звучал ровно, без модуляций, почти прозрачно, и это придавало песне характер затаенного признания. Словно ее тут и не было, а была она там, где шелестят листья, встает ранний восход, лежат росные травы. Она ни на кого не смотрела, но чувствовала: брови-дуги поползли вверх – верный признак графского довольства. И правда: не успела она кончить песню, как его сиятельство трижды хлопнул в ладоши. Следом за ним стали аплодировать другие. Только Коля Аргунов почему-то сидел неподвижно. Да еще Изумрудова. Или заметили, как граф опустил на колени актрисе белый платок?

Оставленный на коленях платок означал: эту ночь граф желает провести с избранницей. Только Паша этого не поняла…

Таня Шлыкова горячо шептала:

– Видишь, как он глядит на тебя? Любит он тебя, Пашенька!

– Что ты говоришь, Танюша? Как можно? Гнев ли, любовь ли барская – страшно!

Шереметев поднялся, все остальные тоже. Пропустил всех вперед, а ее руку задержал в своей и повел к парадному въезду, по ступеням. Мимо колонн, к Большому пруду…

Луны на небе не было видно. Луна купалась в озере. Воздух, настоянный на цветах жасмина, пахнул в лицо. Пруд – словно зеркало, покрытое черной амальгамой, а у берега стоит лодка с белым парусом.

Граф медленно ведет свою нимфу к лодке. Связанные крепким рукопожатием, ступают они в лодку. Граф украшает ее голову и плечи цветами, гирлянды приготовлены заранее. А потом – быстро гребет в сторону Острова Уединения…

Что делать? Она не смеет ни возражать, ни сопротивляться, – да и не хочет. Нынче такой счастливый день! А тихая, лунная ночь, так упоительно пахнущая ранним летом, счастьем! Она дышит таинством и чудом. Мерцают тени, светы… Только почему закрадывается в душу страх?

Вот и Остров Уединения. Она прижала плотно локотки.

– Не бойся, – услыхала ласковый голос. И почувствовала, как рука его нежно обхватила ее стан. – И сними это жалкое платье! Ты же – нимфа! Кусковская нимфа, а еще – греческая богиня! Я накину на тебя греческую тунику и украшу гирляндами…

Что было далее – видела лишь одна луна, поднявшаяся к тому времени из озера на небо. А луна, как известно, еще никогда не выдавала своих тайн…

Но что это там, за кустами? Параша вздрогнула, остановилась. Что-то огромное, лохматое метнулось в кусты. Померещилось ей или на самом деле? «Не бойся, милая», – шептал граф. Значит, он ничего не видел. Ей привиделось? Или… ее пугает злой домовой? А может быть, это Коля Аргунов?..

Граф прижал к себе хрупкую дрожащую фигурку:

– И поцелуй меня на прощанье!

Поцелуй ее – как шепот, как полет бабочки: коснулась неслышно и вспорхнула…

Однажды они отправились в Останкино.

– Душенька моя, сердце мое, знаешь, как дорога ты мне?

Она недоверчиво повела глазами:

– Ваше сиятельство…

– Какое я тебе «сиятельство»? Назови ласковым словом…

– Поиграете – бросите, как прочих…

– Что ты говоришь? Я же люблю тебя!

Она верила – и не верила, любила – и боялась любви. Где прежняя Параша, несмелая девочка, ученица? Теперь она главная певица Шереметевского театра.

Да, для нее он задумал устроить новый театр. Репертуар по-прежнему он выбирал с дальней мыслью: про них двоих, про неравенство. В пьесе «Нанина» – герой (барон) полюбил воспитанницу Нанину, но родители вынуждают его жениться на избалованной баронессе. Он в отчаянии:

Когда читали пьесу актерам, Параша сидела, низко опустив голову.

Барон в пьесе говорит о высшем свете:

Неужто так же думает граф? Презреть мнение света для него – все равно что быть изгнанным из жизни. Навсегда. «Жестокое мучение – иметь высокий дух и низкое рождение», – повторяет про себя Параша и еще ниже опускает голову.

Как-то граф сказал:

– До сих пор ты играла простые роли: воспитанниц, служанок, горничных, нимф, но в тебе запрятаны такие сокровища души, в тебе есть такая загадка, ты способна на такие превращения, что… И ты ревнива, как героиня опер Паизиелло… Пора начинать новую актерскую жизнь.