Владимир Фромер - Ошибка Нострадамуса

В мой двадцать пятый день рождения Мара пришла в общежитие, где я тогда жил.

— Какой подарок ты хотел бы от меня получить, — спросила она как бы между прочим

— Антологию Ежова, — усмехнулся я.

— И ты был бы счастлив?

— Еще бы!

— Ну, тогда возьми, — сказала она просто и вынула из сумки тяжелый синий том.

Почти пятьдесят лет прошло с тех пор, но он и сегодня занимает почетное место на моей книжной полке.

В жизненной драме Тихона Чурилина много ярких деталей, но нет в ней крутых поворотов, трагических подъемов и спадов и того волевого импульса, который позволяет незаурядной личности подняться над скверной окружающего мира и увидеть свое время и свою эпоху словно с иной планеты. Трагедия его жизни потрясает, но напрасно мы стали бы искать в ней нечто возвышенное или величественное, достойное подражания. Все его жизненные силы ушли на борьбу с безумием, жившем в глубине его души и рвавшемся наружу. Долгие годы провел он в психиатрических больницах. Судьба твердой рукой вылепила из этого податливого, как воск, человеческого материала мимолетный, но незабываемый образ страдания. Обреченный на одиночество, прикованный к столбу безумия, он стал абсолютно свободным от всех условностей человеком — мелодией.

Тихон Чурилин родился 30 мая 1885 года в городке Лебедяни Тамбовской губернии в семье купца второй гильдии Василия Ивановича Чурилина. Но его отцом был не он, а местный еврей-провизор Александр Тицнер. Незаконнорожденный, да еще сын еврея. В те времена у человека с такой родословной не могло быть легкой судьбы. Мать, красавицу и умницу Александру Васильевну, отчим Тихона — алкоголик, импотент и сифилитик, бил смертным боем, пустил по рукам, превратил в нимфоманку, заразил сифилисом. В последние годы жизни Александра Васильевна запойно пила и отдавалась без разбора всем желающим. Умерла она слепой, презираемой всеми, даже любимым сыном. Тихон, до девяти лет ходивший в костюмчике из черного лионского бархата, с белым батистовым галстуком, стыдился матери и по малолетству не понимал ее трагедии. А его мать обладала идеальным музыкальным слухом, играла на рояле и много читала. Эта презираемая всем городком женщина научила своего сына читать, когда ему было четыре года. Это она приохотила его к Дюма, к Андерсену, к русским сказкам, к Пушкину и Лермонтову.

Она была женщиной романтичной, непрактичной, вспыльчивой, доброй и беспомощной. Изверга мужа ненавидела, бросившего ее еврея обожала и крепко любила своего единственного сына.

Обо всем этом рассказал сам Чурилин в автобиографическом романе «Тяпкатань». Своего отца Александра Тицнера он считал предателем, основным виновником горестной судьбы матери и своей собственной. Его еврейство всю жизнь было для него чем-то одновременно и притягательным, и отталкивающим, родным и чужим. Но до юдофобии Чурилин не опускался никогда и даже, заполняя анкеты, изредка подписывался: Тихон Цинтнер. Ну а родной его отец был расстрелян большевиками в 1918 году за отказ подчиниться декрету о национализации аптек. Неизвестно, узнал ли об этом Чурилин.

После окончания гимназии Чурилин уехал в Саратов, оттуда — в Москву. Учился на медицинском факультете и в коммерческом институте. Его эмоциональная романтическая натура требовала выхода, и он стал активно сотрудничать в организациях сначала большевиков, затем анархистов.

В 1908 году эмигрировал. Через год вернулся. Был арестован. Ударил жандармского офицера и попал в психушку на целых три года с диагнозом мания преследования. После выхода из психиатрической лечебницы сблизился с художниками-авангардистами Михаилом Ларионовым и Натальей Гончаровой и с поэтами-футуристами Велемиром Хлебниковым и Алексеем Крученых.

В 1915 году в издательстве «Альциона» вышел в свет поэтический сборник Чурилина «Весна после смерти», сделавший его имя известным, правда, лишь в узких литературных кругах. Книга, изданная в количестве 240 экземпляров с иллюстрациями Натальи Гончаровой, мгновенно стала библиографической редкостью,

Создавалась книга сразу после выхода из дома скорби, который Чурилин считал домом смерти, местом, где душа умирает каждый день, каждый час. Выход на волю — это воскресение, возвращение к жизни, к весне, после зимы, растянувшейся на целых три года.

И все же смерть не отпустила его окончательно. Отныне он навсегда был обречен чувствовать ее тлетворное дыхание. В его стихах смерть не литературный образ, не игра праздного ума, направленная на то, чтобы пощекотать нервы обывателю. Чурилин заворожен смертью, она притягивает его, клубится мраком в его стихах.

Лучшую рецензию на сборник «Весна после смерти» написал Николай Гумилев в своей книге «Письма о русской поэзии»:

«Ему (Чурилину) часто удается повернуть стихи так, что обыкновенные, даже истертые слова приобретают характер какой-то первоначальной дикости и новизны. Тема его — это человек, вплотную подошедший к сумасшествию, иногда даже сумасшедший. Но в то время как настоящие сумасшедшие бессвязно описывают птичек и цветочки, в его стихах есть строгая логика безумия и подлинно бредовые образы».

Техника чурилинского стихотворчества поражает своей виртуозностью. Интонация и ритмика совершенно самобытные, ни на что не похожие, свидетельствуют о совершенстве его поэтического слуха.

В 1916 году произошло одно из самых значимых событий в жизни Чурилина. Он познакомился с сестрами Цветаевыми, Мариной и Анастасией. Благодаря Анастасии, мы знаем, каким он был тогда: «…черноволосый и не смуглый, нет — сожженный. Его зеленоватые, в кольце темных воспаленных век глаза казались черны, как ночь (а были зелено-серые). Его рот улыбался и, прерывая улыбку, говорил из сердца лившиеся слова, будто он знал Марину и меня целую уж жизнь, и голос его был глух. И, не встав, без даже и тени позы, а как-то согнувшись в ком, в уголку дивана, точно окунув себя в стих, как в темную глубину пруда, он начал сразу оторвавшимся голосом, глухим, как ночной лес… Он брал нас за руки, глядел в глаза близко, непередаваемым взглядом, от него веяло смертью сумасшедшего дома, он все понимал… Рассказывал колдовскими рассказами о своем детстве, отце-трактирщике, городе Лебедяни… И я писала в дневник: „Был Тихон Чурилин, и мы не знали, что есть Тихон Чурилин, до марта 1916 года“».

Чурилину нравились обе сестры, но он без памяти влюбился в Марину. Ася была ее тенью. Марина из любопытства несколько раз с ним встретилась. Помните: «Алых губ своих отказом не тружу, / Прокаженный подойди — не откажу». И бросила. Чурилин был слишком пресным, земным, а Марина Ивановна признавала только небесную любовь. Ей для того, чтобы творить, нужны были сильные эмоциональные потрясения, роковые страсти. И хотя Цветаева всей душой любила мужа Сергея Эфрона, но этого ей было мало. Она, стремясь все испытать, все изведать, вступила в «роковую связь» с 29-летней поэтессой Софьей Парнок. Эта русская Жорж Санд носила мужские костюмы, короткую стрижку, курила крепкие сигареты и не скрывала своей склонности к однополой любви. Цветаева посвятила ей цикл «Подруга» с весьма откровенными стихами: