Йохан Арнасон - Цивилизационные паттерны и исторические процессы

Когда эти метаисторические предположения включаются в более эклектичные способы теоретизирования, исследователи задают определенные направления, избегая четкого выбора позиции. Если обратиться лишь к наиболее известному примеру, то, скажем, Сэмюэль Хантингтон ссылается на работы по сравнительному цивилизационному анализу таким образом, как если бы они образовывали общую недифференцированную традицию, но его использование основных идей сближает его с теми, кто подчеркивал скорее закрытость, а не открытость. Цивилизации описываются как самые широкие общности, менее структурированные, чем символические миры Шпенглера, но почти столь же самодостаточные в том, что касается их идентичности. Их воссоздание после стадии насильственной ассимиляции со стороны Запада выглядит как возвращение истории в ее нормальное русло.

Незавершенный характер социологической теории цивилизации делает ее уязвимой для подходов, подобных хантингтоновскому. Поэтому одной из самых насущных задач является развитие более эффективной критики соперничающей традиции. Как мы видели, анализ процессов цивилизации может послужить этой цели, если он будет отделен от налагающих ограничения рамок, которые Элиас продолжал отстаивать, даже если он и не всегда следовал им буквально. В этом контексте особое значение приобретает проблематика формирования государства. Она занимала центральное место в исследовательской повестке Элиаса, но она также, по-видимому, является той сферой, где опиравшиеся на работы Элиаса ученые наиболее убедительно вышли за пределы данной проблематики, уделяя больше внимания историческому разнообразию и контингентности 23 23 Kürsat-Ahlers E. Zur frühen Staatenbildung von Steppenvölkern. Berlin: Duncker und Humblot, 1994; Kuzmics H., Axtmann R. Autorität, Staat und Nationalcharakter. Der Zivilisationprozess in Österreich und England, 1700–1900. Opladen: Leske und Budrich, 2000. . Это направление исследований связано с упоминавшимися вопросами политической культуры и ее цивилизационного контекста. Основной вопрос, который должен быть исследован, связан с долговременным направлением формирования государства. В какой степени могут особые культурные рамки, включенные в устойчивые цивилизационные паттерны, определять политическую динамику, которая разворачивается на протяжении целых исторических периодов и может даже сохранять некоторую преемственность, пересекая разделяющие их границы?

Можно предложить несколько способов решения данной проблемы. Если возникновение имперских структур рассматривается как долгосрочный процесс и высший уровень формирования государства, очевидный контраст между имперскими традициями различных цивилизаций также должен анализироваться с точки зрения культурных предпосылок. Существуют достаточные основания для вывода о том, что такого рода различия повлияли на ход истории. Представляется очевидным, что китайское видение священного царства, укорененного во всеобъемлющем социокосмическом порядке, было особенно прочным основанием имперского правления и было связано с исключительной преемственностью имперской формации в Китае. Оно допускало также изменяющиеся сочетания культуралистских и универсалистских притязаний на легитимность (первые подчеркивали превосходство традиции, которая воплощала истинный образ порядка, тогда как последние настаивали на исключительной модели миропорядка).

Что касается Запада, можно утверждать, что Римская империя (до и после принятия христианства) опиралась на менее устойчивые культурные основания. Ее первоначальные политеистические рамки могли быть хорошо приспособлены к разнообразию культур и коллективных идентичностей, существовавшему внутри империи 24 24 Momigliano A. On Pagans, Jews and Christians. Middletown, CT: Wesleyan University Press, 1987. P. 142–158. , но они были менее эффективны в наделении имперского центра сакральной властью. Альянс с христианством начиная с IV века привел к значительным изменениям, но основные проблемы остались нерешенными. Как поздняя Римская империя, так и сменившие ее две христианские цивилизации испытывали постоянные трудности с разделением и поддержанием баланса между священной и светской властью, и эта проблема усугублялась распространением гетеродоксий, которые оспаривали установленные образцы. Более того, христианство с самого начала было открыто для двух различных стратегий компромисса с политической властью, которые могут быть описаны как римская и кавказская. Армянское и грузинское государства также приняли христианство в качестве официальной религии в начале IV века, причем каждое из них отождествляло себя с особой версией (Армения с монофизитством, направленным против империи, а Грузия с ортодоксией, направленной против Армении). Это предвосхитило длительную историю вклада христианства в формирование коллективных идентичностей и партикуляризма малых государств, в отличие от империй, стремившихся к универсальному христианскому правлению. Несколько аспектов христианской традиции способствовали партикуляристским тенденциям: понятие избранного народа, которое христианство унаследовало от иудаизма; относительная (но все же ограниченная) открытость для перевода на местные языки и доступность гетеродоксий, которые иногда использовались для демаркации идентичностей 25 25 Значение христианских традиций для формирования наций справедливо подчеркивает Хастингс. См.: Hastings A. The Construction of Nationhood: Ethnicity, Religion and Nationalism. Cambridge: Cambridge University Press, 1997. Он упоминает Армению как первое государство, ставшее христианским, но поскольку за ней вскоре последовала Грузия, кажется более правильным говорить о кавказской модели. .

Другой паттерн культурного влияния на имперское строительство, по-видимому, преобладал в исламском мире. Представление о том, что исламские традиции исключали любую дифференциацию религии и политики, еще не исчезло из публичного дискурса, но оно было фактически опровергнуто в научных дискуссиях. В настоящее время является широко признанным, что исламская история характеризовалась специфическими формами и траекториями дифференциации, которые не были идентичны тем, что отличали другие цивилизации, и не могли быть сведены к более слабой степени одной и той же динамики. В ходе первых исламских завоеваний более древние традиции и механизмы имперского правления были интегрированы в новый порядок, и тем самым политическая сфера приобрела формы и смыслы, являвшиеся чуждыми первоначальному религиозному видению завоевателей. В то же время сами религиозные рамки развивались в направлении, благоприятствовавшем определенной степени автономии социальной жизни и установлению ограничений на политический контроль над ней 26 26 Осуществленный Маршаллом Ходжсоном классический анализ раннего ислама открывает перспективы, которые были радикализованы, часто противоречивым образом, в последующих работах на эту тему. См.: Hodgson M. The Venture of Islam. Vol. 1–3. Chicago: Chicago University Press, 1974. . Попытки примирить эти две тенденции в особой исламской форме империи были сравнительно недолговечными, так что за ними следовали длительные периоды политической фрагментации. Наиболее успешные попытки утвердить в исламском мире имперское правление (Оттоманская, Сефевидская и империя Великих Моголов) были предприняты на поздней стадии и зависели от влияния центральноазиатской номадической традиции имперского строительства.