Михаил Бойцов - Зодчие, конунги, понтифики в средневековой Европе

Данилевскому следует А. П. Толочко, для которого сказание о хазарской дани — «исторический анекдот, слишком (? — В. П. ) насыщенный христианскими аллюзиями», сочиненный летописцем: «летопись демонизировала хазар» и т. д. [161]Среди враждебных Руси степняков летописец «демонизирует» разве что древних аваров, запрягавших в свои телеги дулебских жен, и современных ему половцев — нечистый народ [162]; рассказ же о хазарской дани содержит распространенный «евразийский» эпический мотив, опирающийся на реальную «оружейную» традицию.

Хазарам, действительно, свойственно было рубящее оружие, заточенное с одной стороны, — палаши; погребения всадников, вооруженных палашами, возможно, отмечают границы регионов, на которые распространялась «хазарская дань» (см. ниже). В «сказании» нет речи, собственно, о палашах. Впрочем, еще Ф. И. Буслаев обнаружил эпические параллели противопоставлению меча и сабли в европейском эпосе «Вальтарий» [163]: речь здесь как раз шла не о сабле, а о палаше — аквитанский герой Вальтер, бывший заложником у гуннов, готовился к бегству и, помимо обоюдоострого меча (spata), по «паннонскому обычаю» с правой стороны повесил палаш [164]— он и спас Вальтеру жизнь в поединке, когда обоюдоострый меч поломался [165].

Ритуализованные манипуляции с оружием были свойственны культуре этой «варварской» эпохи: Адам Бременский, ссылаясь на «Историю франков», рассказывает, что короли данов отправили Людовику Благочестивому золотой меч с просьбой о мире, а заключая мир, даны приносили «по обычаю язычников, клятвы на оружии» [166]— так уже в следующем столетии, в 944 г., клялись (на щитах и обнаженных мечах) соблюдать мир послы русского князя Игоря [167]. Та же ПВЛ содержит и фольклорное предание о сабле и мече, относящееся уже к эпохе столкновения руси с печенегами в княжение Святослава Игоревича: печенеги осадили Киев, когда князь был на Балканах, на помощь осажденным прибывает в ладьях с левого берега Днепра воевода Претич; договариваясь о мире с печенежским князем, воевода получает в дар коня, саблю и стрелы, в ответ дарит печенегу броню, щит и меч [168].

А. А. Гиппиус не разделяет «историцистских» построений А. А. Шахматова, возводившего хазарские сюжеты Начальной летописи к вставкам Никона, якобы почерпнувшего эти сюжеты во время пребывания в хазарской Тмуторокани [169]. Впрочем, текстологически Шахматов был прав, так как «сказание о дани мечами» действительно представляет собой очевидную вставку, ибо и в НПЛ (по Шахматову, отражающей Начальный свод) оно вводится словами «по сихъ же лѣтехъ», а завершается характерным оборотом «нь мы на преднее возратимъся» [170]. Но это обращение к предыдущему изложению и обнаруживает, что перед нами не некий «исходный» текст, а результат сокращения и неумелой переработки новгородским летописцем изложения ПВЛ. «И по сих, братии тои, приидоста два Варяга и нарекостася князема: одиному бѣ имя Асколдъ, а другому Диръ; и бѣста княжаща в Киевѣ и владѣюща Полями (полянами. — В. П. )» [171].

Несуразность этой конструкции бросается в глаза при дальнейшем чтении НПЛ: только в следующем пассаже, опять-таки возвращающем нас к временам легендарных основателей Киева Кия (в НПЛ — «Кыева»), Щека и Хорива, упоминаются варяги, собиравшие дань «от мужа по бѣлѣи вѣверице» со словен, кривичей, мери и чуди. Далее следует легенда о призвании варяжских князей. Хазарская дань, собираемая со славян юга Восточной Европы, здесь не упоминается, но в списке данников варягов нет и полян, анахронистически переданных новгородцем под власть варягов Аскольда и Дира. Следуя шахматовским представлениям о непосредственном отражении композицией НПЛ Начального свода, А. А. Гиппиус увязывает и непонятый пассаж о киевских полянах как мужах «мудрых и смысленых» с рассказом об избавлении от хазарской дани, хотя этот рассказ следует за лестной характеристикой летописца (впрочем, сводимой на нет ремаркой «бяху же поганѣ, жруще озером и кладязем» и т. д. [172]). Как уже говорилось, мотив мудрости полян проясняется в контексте предысторического космографического введения к ПВЛ, где поляне противопоставлены соседям, живущим «звериньским образом». Составитель НПЛ, заявлявший во введении к своей летописи о первенстве Новгорода перед Киевом и стремившийся «нейтрализовать» эту киевскую предысторию Руси, удалил космографическое введение и синхронизировал предысторических Кия, Щека и Хорива с легендой о призвании варягов в летописной статье 854 г. [173]

Позднейшим дополнением к древнему тексту о полянской дани А. А. Гиппиус считает библейскую интерпретацию [174], что кажется очевидным — ведь информация о русской власти над хазарами и в ПВЛ выглядит анахронистически, заморская «русь» в космографическом введении к летописи пребывает еще далеко от полянского Среднего Приднепровья и Хазарии. Вместе с тем главным в летописном повествовании остается божественный промысел («якоже и бысть: володѣють бо козары русьскии князи и до днешняго дне»); этот промысел был открыт монаху-летописцу еще до того, как он приступил к главной теме — повествованию о русских князьях.

С осторожностью следует трактовать и более «историчную», на первый взгляд, информацию о дани, получаемой хазарами, которую передает хазарский «царь» Иосиф в своем ответе на письмо к нему кордовского сановника Хасдая Ибн Шапрута. Так называемая еврейско-хазарская переписка относится к началу 960-х годов, но повествует о более раннем периоде истории Хазарского каганата. В пространной редакции письма царь перечисляет подвластные ему «многочисленные народы» у р. Итиль (Волги), называя их имена: это Бур-т-с, Бул-г-р, С-вар, Арису, Ц-р-мис, В-н-н-тит, С-в-р, С-л-виюн. Далее в описании Иосифа граница его государства поворачивает к «Хуваризму» — Хорезму, государству в Приаралье, а на юге включает С-м-н-д-р (ставку кагана в дагестанском Семендере) и поворачивает к Дербенту — Каспийским воротам (Баб-ал-Абвабу) и горам [175]. Далее граница Хазарии идет к «морю Кустандины» — «Константинопольскому», т. е. Черному, где Хазария включает местности Ш-р-кил (Саркел на Дону), С-м-к-р-ц (Таматарха — Тмуторокань), К-р-ц (Керчь) и др. Оттуда граница поворачивает на север к племени Б-ц-ра (печенегов), которые кочуют до границ области Х-г-риим (венгров).

Многие имена народов, которые, по Иосифу, платили дань хазарам, достаточно надежно восстанавливаются и имеют соответствия в других источниках. Первое из них — Бур-т-с (буртасы), имя которых иногда сопоставляется с этниконом «морденс» (мордва), упомянутым еще Иорданом (VI в.). Однако в древнерусском «Слове о погибели Русской земли» (XIII в.) в канун монголо-татарского нашествия приводится поразительно близкий список народов, подвластных уже Руси, где буртасы упомянуты наряду с мордвой: границы Руси простираются «от моря до болгаръ, от болгаръ до буртасъ, от буртасъ до чермисъ, от чермисъ до моръдви» [176]. В контексте письма Иосифа этот этникон очевидно привязан к Поволжью, где за буртасами следуют волжские болгары (в списке Иосифа — Бул-г-р, возможно, относящийся к болгарам Хазарии в целом, включая Причерноморье [177]), а далее — С-вар , название, которое увязывается с г. Сувар в Волжской Булгарии. Следующий этникон, «арису», сопоставляется с самоназванием этнографической группы мордвы — «эрзя» (соответственно в буртасах иногда видят другую группу мордвы — мокшу). Имя « Ц-р-м-с » перекликается с «чермисъ» из древнерусского источника: это — черемисы, средневековое название марийцев, финноязычного народа Среднего Поволжья. Описываемая ситуация очевидно восходит к эпохе расцвета каганата в первой половине IX в.: в 960-е годы, когда составлялось письмо «царя» Иосифа, едва ли была возможна какая бы то ни было зависимость народов Среднего Поволжья, прежде всего — принявших ислам болгар, от гибнущего каганата. За «черемисью» следует список славянских данников.