Борис Соколов - Рейх. История германской империи

Однако в действительности немногочисленные реактивные истребители «Ме-262» не могли ничего сделать с армадами «летающих крепостей». И уже 19 марта 1945 года Геббельс записал в дневнике: «Вчера в полдень был совершен массированный налет на столицу Рейха… Американцы атакуют 1300 бомбардировщиками в сопровождении 750 истребителей, а мы можем противопоставить им всего 28 самолетов «Ме-262», которые могут продержаться в воздухе лишь от 30 до 45 минут… После налета, который длился два часа, столица являет собой привычное жуткое зрелище. Из окна я могу видеть пожары во всем правительственном квартале… Фюрер полагает, что наши самолеты «Ме-262» кое-чего добились, но число сбитых самолетов противника пока не установлено. Я не думаю, что 28 истребителей, какими бы быстроходными они ни были, могут добиться чего-то существенного против 1300 вражеских бомбардировщиков, сопровождаемых 750 истребителями».

Гитлер, однако, все еще верил (или делал вид, что верит) в «чудо-оружие». 22 марта 1945 года Геббельс записал в дневнике: «Сейчас фюрер возлагает огромные надежды на реактивные истребители. Он даже называет их «машинами германской судьбы». Он верит, что благодаря реактивным самолетам удастся – по крайней мере оборонительными действиями – подорвать превосходство противника в воздухе. Но он добавляет, что они, надо надеяться, будут получены не слишком поздно. Стрелка часов приближается к двенадцати, если уже не перевалила за двенадцать… Счастливым обстоятельством при использовании реактивных самолетов является то, что им не нужен высококачественный бензин, что они могут летать чуть ли не на помоях. Так что с проблемой горючего мы справимся».

В тот же день Гитлер сравнил моральное состояние вермахта на Востоке и на Западе отнюдь не в пользу Западного фронта. Геббельс записал в дневнике: «Наши войска на Западе уже не воюют как надо. Их моральный дух сильно упал, поэтому у них нет больше энергии, совершенно необходимой, чтобы оказывать сопротивление в этой критической ситуации. Моральный дух населения тоже, конечно, в огромной степени снизился, если не достиг нуля… Фюрер чрезвычайно доволен нашей антибольшевистской пропагандой. Ведь она оказала свое влияние, заставив наши войска на Востоке вновь обрести сравнительно хорошую форму».

На Западе население и войска были сильно деморализованы как ковровыми бомбардировками, так и осознанием того, что в случае слишком упорного сопротивления им грозит опасность попасть в плен к идущей с Востока Красной Армии. Такая перспектива побуждала многих солдат и офицеров сдаваться в плен западным союзникам. На Восточном же фронте немцы были напуганы как пропагандой, кричавшей о большевистских зверствах, так и информацией, поступавшей с занятых советскими войсками германских территорий. Поэтому они сражались упорно и старались не попасть в плен. Да и воздействие советской авиации даже в последние месяцы войны было не столь эффективным, как удары англо-американских «летающих крепостей». К тому же на Востоке люфтваффе еще оказывало хоть какое-то содействие своим войскам с помощью штурмовиков «Ю-88» и даже снабжало по воздуху окруженных в Глогау и Бреслау. На Западе же все свелось к безнадежной борьбе немногочисленных немецких истребителей с армадами англо-американских бомбардировщиков.

В связи с этим Геббельс 24 марта 1945 года записал в дневнике: «Воздушная война – это альфа и омега всего происходящего на Западе. Постоянно подчеркивается, что если бы мы дали врагу хотя бы какой-то отпор (в воздухе. – Б. С), то проблему создания и удержания стабильного рубежа обороны можно было бы легко разрешить. Население в районах, оккупируемых англо-американцами, как откровенно признают гауляйтеры, в ряде случаев вывешивало белые флаги. Но это следует объяснять тем, что люди не хотят терять последние остатки своих домов и квартир. Правда, о капитуляции в настоящий момент даже на Западе никто не говорит, однако каждому хочется, чтобы война, если уж она подошла к его дому, как можно скорее прогромыхала дальше.

О таких же настроениях сообщают отделы пропаганды из всех районов Рейха. Вера в победу у большинства немецкого народа окончательно улетучилась (давно пора. – Б. С.). Люди задают себе вопрос, возможно ли вообще какое-то контрнаступление на Востоке. О нашей обороне в воздухе складывается мнение, что она не имеет больше никаких шансов».

25 марта 1945 года в Берлин прибыл гауляйтер Восточной Пруссии Эрих Кох. Он утверждал, что там «наши дивизии сражаются с беспримерным мужеством, но продержаться долго они не смогут, потому что у них нет боеприпасов, а также продовольствия. Запасы артиллерийских снарядов настолько скудны, что отдельные орудия в лучшем случае могут делать по три-четыре выстрела в день». По мнению Коха, «Советы понесли в Восточной Пруссии чрезвычайно большие потери в миллион убитых». Геббельс счел эту цифру «изрядно преувеличенной», но согласился, что «завоевание Восточной Пруссии обходится Сталину недешево» и что «сейчас основным должно стать наше стремление вынуждать врага нести максимально тяжелые жертвы».

Почему Гитлер предпочел остаться в Берлине, а не улетел еще до окружения столицы Рейха или с последним самолетом Ханы Рейч и риттера Роберта фон Грейма, последнего фельдмаршала люфтваффе, улетевшим из полностью блокированного Берлина 29 апреля, за день до самоубийства фюрера? Гитлер так объяснил это в своем политическом завещании: «После шестилетней борьбы, которая, несмотря на все неудачи, войдет в историю как самое славное и отважное выражение жизненной силы немецкого народа, я не могу оторвать себя от того города, который является столицей Рейха. Поскольку силы наши слишком слабы, чтобы и дальше выдерживать натиск врага именно здесь, а собственное сопротивление постепенно обесценивается столь же ослепленными, сколь и бесхарактерными субъектами, я хотел бы, оставшись в этом городе, разделить судьбу с теми миллионами, кого уже постигла смерть. Кроме того, я не хочу попасть в руки врагов, которым, на потеху ими науськанным массам, нужен новый, поставленный евреями спектакль.

А потому я решил остаться в Берлине и здесь по собственной воле избрать смерть в тот момент, когда увижу, что резиденция фюрера и рейхсканцлера удержана больше быть не может. Я умираю с радостным сердцем, зная о неизмеримых деяниях и свершениях наших солдат на фронте, наших женщин в тылу, наших крестьян и рабочих, а также о беспримерном участии во всем этом молодежи, носящей мое имя.

То, что всем имя выражаю идущую от всего сердца благодарность, столь же само собой разумеется, как и мое желание, чтобы они ни в коем случае не прекращали борьбы, а всюду продолжали вести ее против врагов отчизны, оставаясь верными заветам великого Клаузевица. Из этих жертв наших солдат и из моей собственной связи с ними до самой моей смерти в германской истории так или иначе, но взойдет однажды посев сияющего возрождения национал-социалистического движения, а тем самым и осуществления подлинно народного сообщества».