Пол Картледж - Спартанцы: Герои, изменившие ход истории. Фермопилы: Битва, изменившая ход истории

Много причин, и притом весьма важных, не позволяет нам так поступить [предать коалицию], если бы мы даже пожелали этого. Во-первых, самое важное препятствие к примирению — это сожженные и разрушенные кумиры и святилища богов. За это нам нужно кровью отомстить, прежде чем примириться с человеком, содеявшим это. Затем — (то, что мы греки:) наше кровное и языковое родство с другими эллинами, общие святилища богов, жертвоприношения на празднествах и одинаковый образ жизни. Предать все это — позор для афинян.

Этими тремя составляющими элементами убедительного определения, данного афинянами выражению to hellênikon , которое я перевел выше как «то, что мы греки», являются общая кровь, общий язык и общие обычаи, особенно общие религиозные убеждения и практики. Геродот придавал огромное значение тому, что мы бы назвали брачными и сексуальными установками и практиками, а также обычаям питания. Скажи мне, как и с кем ты занимаешься сексом и что и как ты ешь, и я скажу тебе, кто ты. Но если на него надавить, то, вероятно, перед всеми прочими общими обычаями он отдал бы предпочтение прежде всего общим религиозным практикам, и не в последнюю очередь, общим похоронным церемониям.

Поэтому, когда Геродот хотел проиллюстрировать путем иносказательных примеров различия между этническими обычаями и тот факт, что различные этнические группы считают свои обычаи не просто лучшими, чем обычаи прочих, но абсолютно лучшими из всех возможных, он избрал для демонстрации именно похоронные церемонии. Твердо установленным историческим фактом является то, что отнюдь не все греческие общества практиковали идентичные похоронные обычаи. Далеко не так. И спартанские пути смерти были, вероятно, самыми своеобразными.

Несмотря на всю свою выдающуюся патриотическую гордость и военную доблесть спартанцы ни в коем случае не были всецело сторонниками свободы. Они, как мы уже видели, у себя дома в Лаконии и Мессении в течение нескольких столетий практиковали бесчеловечное господство над коренным греческим населением, во много раз численно превосходившим их собственное, которому они дали презрительное клеймо «илоты», или пленные. Будучи профессионалами среди любителей, спартанцы, единственные среди греческих городов, имели постоянную армию. Однако они не были милитаристами в том смысле, что ценили войну ради нее самой. Эта уникальная армия была создана и поддерживалась прежде всего и в основном ради господства и подавления илотов. Фактически все их общество было организовано как своего рода постоянная армия. Она непрерывно поддерживалась в готовности против внутреннего врага, а также против любых внешних врагов среди греков и негреков. Не случайно проблема мессенских илотов Спарты заняла выдающееся место в рассказе Геродота о визите высокого гостя в Спарту в 500 году.

Этим гостем был Аристагор из Милета. Не многие иностранцы ступали на землю Спарты, не говоря уж о гостях из недорийского греческого мира Ионии за Эгейским морем. Однако Аристагор прибыл с особой срочной миссией — добиться военной поддержки Спарты в предполагавшемся восстании против Персии, так называемом Ионийском восстании. На языке времен Геродота Аристагор был «тираном» — неизбираемым и никому не подотчетным единовластным правителем. Он был обязан своим положением протекции, оказанной ему его предшественником Гистиеем, и контролю над военными силами, поддерживаемыми персидским сатрапом в близлежащих Сардах. Вероятно, он был в большей мере абсолютным деспотом, чем, например, афинский тиран Писистрат (умер в 527 году). Однако само его положение было достаточным, чтобы внушать подозрение, особенно поскольку он правил Милетом, по существу, как персидский ставленник.

Согласно рассказу Геродота, никто вообще не интересовался у спартанской общественности, желает ли она поддержать Аритагора против Персии. Это могло быть случайным упущением, но также вполне могло отражать тот факт, что политическое устройство Спарты было фундаментально олигархическим, слегка замаскированным видимостью общественного консенсуса. В 500 году Спартой правил могущественный царь Клеомен I, державший под контролем немногочисленную элитарную спартанскую герусию, или «сенат», состоявший из двадцати восьми избираемых членов и еще одного царя по должности, всего из тридцати человек. Это значило, что он мог диктовать политику Спарты независимо от мнения граждан в целом. Но Геродот слегка приукрасил положение, утверждая, что единственным человеком в Спарте, обладающим влиянием на царя, была девочка лет восьми, его единственная дочь Горго (будущая жена Леонида, сводного брата Клеомена). Вероятно, Аристагор провел подготовку, чтобы обеспечить себе поддержку Клеомена, прибегнув к известной падкости спартанцев на взятки, когда Горго резко напомнила отцу о его моральном и царском долге.

Геродот также обычным для себя образом раскрывает то, что на самом деле говорит против Аристагора. Для того чтобы спартанцы смогли наложить лапу на хранимые в Сузах богатства, им пришлось бы предпринять трехмесячный марш в глубь Азии на большом удалении от Эгейского побережья. Однако спартанцы были в сущности сухопутными жителями, а не моряками. Как мы видели в Главе I, в 525 году они уже предприняли набег через Эгейское море на остров Самос в попытке свергнуть тирана Поликрата. Однако эта неудачная попытка явилась плохим прецедентом для такой десантной операции, какую предлагал Аристагор. Поэтому милетец покинул Спарту с пустыми руками. Однако в только что получивших демократию Афинах его миссия имела значительно больший успех, что дало Геродоту возможность выставить в благожелательном свете отказ единственного спартанца Клеомена сравнительно с согласием тридцати тысяч легковерных афинян [28] Поскольку в целом Геродот отзывается о Клеомене негативно и поскольку в другом месте он восхваляет решающее военное значение Афин как демократии, предположительно на его суждение повлияла его собственная убежденность в том, что Ионийское восстание было в высшей степени абсурдным. .

За главенство Клеомена в Спарте приходилось платить немалую политическую цену. Он получил трон, наследственно зарезервированный для царского семейства Агиадов, около 520 года при неоднозначных обстоятельствах, поскольку родился от второй жены своего отца Анаксандрида, и при том, что тот состоял в двойном браке. Дорией был старшим сыном первой и совершенно законной жены Анаксандрида, но родился после Клеомена, и его претензия на трон была отвергнута. Он удалился в страшном гневе и умер. Около 515 года другая царская династия — Эврипонтиды — прошла через значительно более гладкий процесс преемственности, в результате которой на трон взошел Демарат. Однако и у Демарата было небезупречное прошлое и вопросительный знак относительно его легитимности, который Клеомен превратил в конце концов в точку. Вероятно, они с Клеоменом никогда на самом деле не ладили; согласно Геродоту, это было обычными отношениями между двумя царственными домами. В 506 году они публично рассорились с фатальными последствиями, сначала из-за внешней политики Спарты, а в конце концов, из-за самого Демарата.