Игорь Волгин - Ничей современник. Четыре круга Достоевского

Корректурные листы при сём возвращаю на этот раз совершенно чистыми.

Примите уверение в отличном уважении, с коим имею честь быть

Приведённые письма позволяют предположить, что Достоевский не преминул воспользоваться предоставленной ему сомнительной возможностью спасти свою статью и поехал на заседание цензурного комитета. И без того раздосадованный теми препонами, через которые вынужден был пройти прошлогодний июльско-августовский «Дневник», его автор, естественно, не был настроен столь миролюбиво, как хотелось бы Ратынскому, и это не могло не сказаться на их объяснении, которое, по-видимому, состоялось тут же, на заседании цензурного комитета [235].

О том, что происходило там между часом и двумя пополудни 29 января 1877 г., сейчас можно лишь гадать. К глубочайшему сожалению, журнал заседаний цензурного комитета за 1877 г., очевидно, утрачен: по всяком случае, наш поиск в ленинградских архивах не привёл к успеху. Правда, нам удалось обнаружить другой документ – «Настольный журнал заседаний С.-Петербургского цензурного комитета» за интересующий нас год. И хотя журнал этот, содержащий всего-навсего реестр дел, вносимых на рассмотрение комитета и резюме по этим делам, вёлся крайне небрежно, в нём на листе пятом сохранилась помета, занесённая туда чьим-то не удобочитаемым почерком. Лаконичная запись эта выглядит так:

Экстренное заседание 29 января 1877 г.

Слушали

Доклад ц. Ратынского о статье для Дневника Достоевского: Старина

Определили

Не дозволить по самому предмету статьи, в которой сравним…

На этом запись обрывается и следует совершенно чистая страница [236]. Однако у нас есть иная возможность узнать, какими всё-таки соображениями (помимо указанных в письме) руководствовался цензор, безоговорочно запрещая «Старину о петрашевцах». Эти соображения изложены им в докладе, обосновывающем применённую к «Дневнику» цензурную репрессию. Приведём этот документ полностью, помещая зачёркнутое в квадратные скобки:

Доклад цензора Ратынского о статье под заглавием: «Старина о петрашевцах», предназначенной для издания «Дневника писателя». В статье этой автор «Дневника» Достоевский по поводу газетных статей о том, что тип русского революционера всё более и более мельчает, пытается доказать, что [преступники] члены преступного общества, так называемые «петрашевцы», к которым принадлежал автор, были нисколько не ниже декабристов по происхождению. [Кроме того, он там проводит параллель между политическими преступниками прежнего и настоящего времени, и симпатии его в отношении умственной развитости лежат на стороне людей, к разряду которых он сам принадлежал. По мнению цензора, статья подобного содержания, рассуждающая о степени развитости того или другого сорта политических преступников и возбуждающая по такому предмету полемику], никак не может быть дозволена к печати. Определено : согласно с мнением цензора статью к напечатанию не дозволять.

Приписка сбоку на полях вместо зачёркнутого: «Сравнивая затем членов обоих обществ со стороны их интеллигентности, автор утверждает, что петрашевцы представляли собой тип, высший перед декабристами, и заявили себя после помилования как <���нрзб> интеллигентные деятели в науке и литературе. Цензор находит, что такая [оценка сочувственная] далеко не объективная оценка разных типов государственных преступников…» [237]

Интересно отметить, что мотивы запрещения «Старины о петрашевцах», приводимые Ратынским в его докладе, существенно отличаются от тех аргументов, которые он изложил Достоевскому в своём первом письме от 29 января. Если в письме своём Ратынский главным образом напирает на неудобство всякого «воспоминания и рассуждения о бывших заговорах и тайных обществах», то в докладе речь совершенно определённо идёт уже о том, что «симпатии его (автора. – И. В .) в отношении умственной развитости лежат на стороне людей, к разряду которых он сам принадлежал». И хотя во второй редакции доклада несколько смягчён относящийся непосредственно к Достоевскому персональный акцент, тем не менее основная мысль цензора проглядывает достаточно отчётливо.

Запрещение «Старины о петрашевцах» – кульминационный эпизод цензурной истории «Дневника писателя». Теперь, когда нам известна вся совокупность фактов, относящихся к этому, наиболее серьёзному за всё время существования «Дневника» столкновению Достоевского с цензурным ведомством, мы с большей осторожностью должны относиться к той традиционной (для времени, когда писалась настоящая работа) точке зрения, согласно которой «Дневник писателя» являлся изданием, тесно связанным с официальной идеологией. Дело, на наш взгляд, обстояло сложнее. И хотя цензурные перипетии «Дневника» сами по себе ещё не могут служить основой для серьёзных обобщений, они тем не менее во многом проясняют нравственную позицию Достоевского.

После запрещения «Старины о петрашевцах» и бурного объяс нения с Ратынским терпение писателя истощилось. 21 февраля он обращается к цензурному начальству со следующим прошением:

№ 726.

В Главное управление по делам печати Редактора-издателя «Дневника писателя» Фёдора Михайловича Достоевского

Прошение

Продолжая уже второй год издание книги [238]моей «Дневник писателя», которую я пишу один, без сотрудников, ежемесячными выпусками, по подписке, имею честь покорнейше просить Главное управление по делам печати разрешить мне издавать оную книгу под тем же заглавием, в те же сроки и в том же объёме, впредь без предварительной цензуры. Экземпляр книги моей, выданный мною за прошлый год, при сём прилагаю.

Если судить по датам последовавшей за этим прошением деловой переписки, просьба Достоевского некоторое время оставалась без движения. Вероятно, В. В. Григорьев сомневался в успехе дела. Наконец, 18 марта он посылает своему начальству искусно составленную бумагу, где даёт писателю самую лестную и благонадёжнейшую с точки зрения властей характеристику:

М. В. Д. Главное управление по делам печати 18 марта 1877 г. № 1408.

Отставной подпоручик Фёдор Достоевский обратился в Главное управление по делам печати с прошением о разрешении ему издаваемую им ежемесячными выпусками книгу под заглавием «Дневник писателя» печатать впредь без предварительной цензуры.

Г<���осподин> Достоевский, как известно Вашему Высокопревосходительству, талант перворазрядный не только в отечественной, но и в европейской литературе, как по силе художественного творчества, так и по глубине психического анализа. Всё, что выходит из-под его пера, проникнуто, сверх того, полнейшею искренностью и добросовестностью. Вследствие этого пользуется он высоким уважением как у публики, так и между всеми литературными партиями. По убеждениям же своим, выковавшимся в горниле самого тяжкого опыта, принадлежит он к весьма немногим у нас лицам, пламенно любящим Царя и отечество и вместе с тем вполне преданным делу порядка. По моему мнению, влияние его на умы самое благотворное, доказательством чему служит и «Дневник» его за прошлый год, выходивший под цензурою. Я не вижу потому ни малейшей опасности дозволить такому писателю продолжать издание его без цензурной опёки, каковое заключение своё имею честь пред благоусмотрение Высокопревосходительства