Реми Коффер - Всемирная история разведывательных служб. Том первый. 1870–1939

В Чунцине, на берегу Янцзы, Ярдли будет трансформировать БИС — Бюро исследований и статистики — в Дай Ли, агентство по дешифрованию. Оно не будет иметь себе равных.

Ярдли умеет извлекать пользу из некоторых особенностей японского языка. С одной стороны, он унаследовал из китайского языка иероглифы Средних веков, называемые у японцев «Канд-зи». Вместе с иероглифами были заимствованы и слова, но одно и то же слово, перенятое из китайского, можно написать двумя способами: либо иероглифом «Кандзи», либо типом графики, которую можно сравнить со стенографией и знаки которой передают звучание слогов. Эта слоговая азбука называется «Хирагано».

Так, слово «рыба» изображается китайским иероглифом, который произносится «юэ» в китайском языке, а в японском он произносится «сакана». И при написании японской азбукой «Хираганой» слово «рыба» будет изображено тремя знаками «са-ка-на». Наконец, третий способ письма «Катакана», тоже слоговая азбука, используется для написания современных иностранных слов, например названий стран. Так, слово «галстук», заимствованное из английского языка, где оно звучит «нектай», пишется катаканой «некутай». Слово «Франция» — «Фу-ра-н-су». Именно «Катакана» используется японскими телеграфистами для знаков азбуки Морзе часто, но не всегда, зашифрованными.

Как Ярдли упоминает в своей книге «Китайская черная комната» (изданной посмертно), он приложил невероятные усилия, чтобы его американские радисты освоили «Катакану» в Первую мировую войну. Ведь слушая звуки, они воспроизводили их латинскими буквами, что крайне запутывало возможность дешифровки. Но в Чунцине китайские дешифровальщики успешно помогали американцу. Изучая часто встречавшиеся слова, особенно в телеграммах, которыми обменивались японцы между Японией и оккупированной зоной Китая, он сумел дешифровать 4 слова из послания, сообщающего о немецкой помощи ирландским сепаратистам:

А-и-ру-ра-н-до — Ирландия

До-ку-ри-цу — независимость

До-и-цу — Германия

О-ва-ри — конец.

Этим было положено начало разгадки тайн в «Черной комнате». С помощью Ярдли Дай Ли удалось расшифровать все сообщения японской армии. А шеф американского Джи-2, полковник Э. Р. Маккейб, должен будет с горечью сожалеть о потере такого специалиста. До 1941 года американские спецслужбы не смогут проникнуть в тайны системы японских кодов. В особенности послание со штемпелем Кокка Кимицу (Государственная тайна), посланное Кадзудзи Камеямой, шефом центра связи Министерства иностранных дел, остававшееся нерасшифрованным в известное время:

«Нитака-яма ноборе!» (Подняться на гору Нитака!)

Это секретное послание от 6 декабря 1941 года — объявление о нападении японцев на Перл-Харбор, спровоцировавшем вступление США в войну…

Когда контрразведка Токио заполучила в ноябре 1937 года Генриха Самуиловича Люшкова, она сразу же поняла, что имеет дело с важным перебежчиком. Таким образом этот человек из СССР, который попал к японцам, перейдя на территорию Мань-чжу-Го, был сразу же перевезен в Токио.

Но через несколько недель Росия-ка — русский отдел Рику-гун Дзохо-бу (2-е Бюро военной разведки) — передает полицейским перевод статьи из «Правды» от 25 декабря, что создает настоящую головоломку:

«Совет народных комиссаров СССР и Центральный Комитет Всесоюзной коммунистической партии (большевиков) за примерное и точное выполнение задачи, поставленной правительством департаменту транспорта, выражают свою благодарность начальнику управления НКВД Дальневосточного края Г. С. Люшкову, всему штабу НКВД и персоналу Дальневосточной железной дороги, которые участвовали в выполнении этого задания».

Эта цитата показывает напряженную атмосферу секретной войны, которая велась в течение всего 1937 года между японскими шпионами и советскими контрразведчиками. 24 сентября «Известия» уже предупредила население Дальневосточного края о проникновении на его территорию японских агентов, маскирующихся корейцами. Газета упомянула дело одного корейца, Кима Цзаена, который организовал в самом центре Москвы «шпионскую диверсионную организацию», раскрытую затем НКВД.

За каким чертом в декабре 1937 года советские власти так чествуют Люшкова, человека, который дезертировал и об измене которого было публично заявлено, о чем свидетельствует «Хабаровская газета» от 28 ноября 1937 года? Для того, чтобы поднять дух в своих войсках, вводя в заблуждение? Заставить японцев поверить в то, что они получили фальшивого перебежчика? Слишком грубая уловка.

Во всяком случае признание перебежчика звучит более чем правдоподобно:

«Я родился в Одессе в 1900 году, — говорит Люшков. — Мой отец был простым портным, а сам я служил в конторе, когда вступил в партию большевиков в 1917 году. Через два года я был направлен в Красную Армию, где стал политработником в 1-м Крымском полку. В апреле Народный комиссариат направляет меня на войну на Украину и я участвую в сражениях с белогвардейским генералом Деникиным, а затем в наступлении на Польшу. В том же 1920 году меня зачисляют в ЧК…»

Это начало большой карьеры в органах — ЧК, ГПУ, НКВД — что нам позволили сообщить японские и французские архивы. Люшков работал в органах на Украине, затем в Москве. Становится даже начальником НКВД Азовско-Черноморского региона. Подъем по служебной лестнице бесспорно связан с тем, что шефство над ним взял «кровавый карлик», начальник НКВД с 1936 года, Николай Иванович Ежов.

В августе 1937 года Люшков, став «комиссаром третьего класса государственной безопасности», заменил Терентия Дмитриевича Дерибаса во главе операций НКВД на Дальнем Востоке. Чистка, в которую попал Ежов, еще не затронула эту часть Союза, где военные строили оборону, кажущуюся неприступной. Но реалист Люшков не сомневался, что вот-вот грянет их черед сунуть голову в петлю, если они не добьются смягчения у Сталина. Вот он и решил перезимовать.

Как генерал НКВД он руководил обороной границ и нес ответственность за порядок в армейских подразделениях. Так что он передал японцам документы исключительной важности о советском боевом расписании — о двадцати пяти дивизиях! — в этой части страны. И более того, Люшков сообщил о существовании сильной оппозиции Сталину среди номенклатуры в армии. Согласно ему, ситуация недовольства режимом в Сибири такая, что «если японская армия нападет первой, то Красная Армия развалится за один день».

Понятно, что японское руководство передало эту информацию своим немецким друзьям. Помощник военного атташе Рейха, подполковник Фридрих фон Шоль, немедленно телеграфирует в Берлин. В спешке, благодаря соглашению, принятому год назад бывшим военным атташе и шефом японской разведки, ставшим послом, Осимой Хироси и которое предусматривало обмен между немцами и японцами полученными разведданными, адмирал Канарис высылает в Токио эмиссара.