Владимир Воейков - С царем и без царя

Пошатнувшийся престиж М. В. Родзянко не помешал блистать салону его жены, дававшей идейную поддержку революции. Люди, томимые жаждой последних новостей и уже открыто перешедшие на сторону нового правительства, черпали в этом салоне сенсационные известия касательно ожидавшего преступников старого режима возмездия. Нельзя сказать, чтобы получаемые в нем сведения были всегда вполне достоверны. Так, например, Родзянко однажды громко заявил: « Первыми, в тяжелую минуту бросившими царя, были министр двора граф Фредерикс и дворцовый комендант Воейков. Вот как государь не умел выбирать людей ». В это время в гостиной случайно была троюродная сестра жены баронесса Н. М. Фредерикс, знавшая все подробности нашего отъезда из Могилева и уже состоявшегося ареста — графа в Гомеле, моего в Вязьме. С большим возмущением и волнением указала она Родзянке на удаление его от истины. Но то, что волновало баронессу Фредерикс, перестало уже волновать меня, за последнее время увидевшего беспредельную глубину человеческой злобы и недоброжелательства даже от людей, среди которых я провел всю свою жизнь.

Помня сказанные генералом Алексеевым слова: « Революции нужны жертвы » — и видя, сколько людей было отравлено ядом революционной пропаганды, я стал вполне равнодушен и к выливавшейся на меня в листках и газетах грязи. Совершенно случайно удалось мне получить объяснение облетевшей всю Россию клевете о моем предложении государю открыть минский фронт: один еврей, бывавший по делам в семье моей жены, сказал ей в конце февраля: « Скоро о вашем муже появится такая статейка, после которой ему нельзя будет никуда показаться, не рискуя быть разорванным в клочки ». На вопрос жены, чем может быть вызвана такая статья, он ответил: «Необходимостью направить общественное мнение против вашего мужа». И статья действительно появилась.

Желая подладиться под развращенную солдатскую массу, бульварные листки преподносили публике рассказы о пьянстве государя в компании моей и флаг-капитана Нилова. Во время моего невольного пребывания в министерском павильоне Государственной думы один из «сознательных» солдат — унтер-офицер Преображенского полка Круглов, прочитав такую статью, подошел ко мне с номером газеты и, торжественно подавая его, предложил почитать.

Почувствовав, что тут кроется какой-то подвох, я поблагодарил его за любезность, положил газету рядом с собою и сказал, что прочту, когда буду свободен. На этот раз заряд пропал даром.

Мое заключение в Петропавловскую крепость.

В министерском павильоне Государственной думы я провел 24 часа. В первый день жене удалось меня посетить два раза, а на следующий — 9-го после ее ухода полковник Перетц объявил, что меня переводят в Трубецкой бастион Петропавловской крепости. При этом он от меня потребовал снятия вензелей с погон, говоря, что иначе я рискую своей жизнью.

Вопрос питания в министерском павильоне был организован очень оригинально: какие-то три курсистки и один студент хлопотали о нашем продовольствии, а откуда оно получалось — так и осталось для меня тайной. Уезжая, я подошел к ним спросить, сколько я им должен. Когда они отказались от платы, я пожал руку трем курсисткам, поблагодарив их за хлопоты. Подойдя к студенту, я услышал слова: « С такими преступниками я ни в каких личных отношениях быть не могу ».

Когда я вышел с офицером какого-то саперного батальона из павильона Таврического дворца, автомобиль к подъезду подан не был: пришлось к нему идти по двору сквозь толпу разнузданных шоферов. Для сопровождения меня до крепости кроме офицера саперных войск было назначено два юнкера инженерного училища и два нижних чина Варшавской гвардейской дивизии. В момент когда я садился в закрытый тентом автомобиль, один из юнкеров взволнованно шепнул мне: «Нагнитесь». Только я успел нагнуться, раздался удар по тенту, вероятно прикладом, как раз на высоте моего затылка. Я горячо поблагодарил неизвестного мне юношу.

Мы поехали по Шпалерной мимо казарм Кавалергардского полка, в котором я прослужил 20 лет, и через открытые ворота увидел построенную мною полковую церковь. Невольно вспомнилось и детство, проведенное в доме на набережной, по которой теперь ехал и вид которой меня страшно поразил: на некоторых балконах особняков моих хороших знакомых развевались красные флаги. Проехав со всякими кукольными комедиями через несколько ворот крепости, в которых каждый раз солдаты спрашивали «документы», мы достигли решетки Трубецкого бастиона. Миновав эту решетку, тоже с целым рядом формальностей, попали в приемную бастиона, откуда по каменной лестнице меня повели во второй этаж — в камеру № 72, представлявшую из себя комнату с крашеным асфальтовым полом и оштукатуренными, покрытыми клеевой краской стенами. Потолок был сводчатый. Под ним было одно небольшое окно, дававшее очень мало света из-за двух толстых железных решеток, а также льда, намерзшего с внутренней стороны стекла на два-три вершка. Две стены камеры оказались наружными и были сырыми. Температура по ощущению была близка к двум градусам. Когда меня ввели, дверь камеры закрылась... скрипнули засовы, щелкнул замок... Я почувствовал себя так, как, вероятно, чувствуют себя люди, заживо погребаемые.

Часа через два в камеру принесли мои вещи, заявив, что согласно существующему положению я могу иметь свои постельные и туалетные принадлежности, белье, чай, сахар, табак, книги, бумагу и карандаши, но что все остальное должно быть отобрано и будет храниться в цейхгаузе бастиона. Сверх того, было объявлено, что отобранные у меня деньги я могу расходовать через каптенармуса бастиона на приобретение съестного и имею право заказывать обед и ужин в офицерском собрании крепости. Эти условия продолжались не более одного-двух дней.

Наблюдение за арестованными было возложено на унтер-офицеров, командированных от корпуса жандармов, и на чинов нестроевой роты Трубецкого бастиона. Согласно положению входили они в камеры всегда вдвоем: жандарм и нестроевой. В то время они еще не были проникнуты озлоблением по адресу арестованных и смотрели на себя как на наших защитников от возможных выходок со стороны ежедневно сменявшихся чинов караула. Но такой состав людей оставался очень недолго: кажется, уже через день стали прибывать новые элементы, образовавшие по предписанию министра юстиции Керенского так называемую наблюдательную команду из 36 человек, выбранных по одному от каждой части петроградского гарнизона.

На словах эти люди были заражены новыми веяниями, но при ближайшем с ними знакомстве оказывалось, что некоторые из них говорили не то, что думали.