Оскар Шервин - Шеридан

Когда в конце июля возвращается в Англию отец Шеридана, его верный слуга Томпсон встречает его со словами: «Сударь, ваш сын — первый человек в Англии; это всеобщее мнение, вы сами убедитесь». Алисия, которой довелось услышать заключительную часть речи Шеридана, тоже находится под сильным впечатлением от нее.

На заседании палаты общин, состоявшемся 6 июня после волнующего утреннего заседания суда в Вестминстер-холле, некий Бэрджесс берет слово, чтобы вынести на рассмотрение членов палаты какой-то второстепенный финансовый вопрос. Берк немедленно пригвождает несчастного к позорному столбу. «Я считаю своим долгом принести самые горячие поздравления почтенному джентльмену в связи с тем, что он так удачно выбрал этот славный, знаменательный день, когда все мы еще переживаем утренний триумф, чтобы выдвинуть на обсуждение дело столь важного характера!» — восклицает великий оратор с исполненным презрения сарказмом. Далее он язвительно восхищается могучим интеллектом своего невозмутимого коллеги, оказавшегося способным на такое большое умственное усилие, «тогда как все прочие члены палаты онемели от изумления и восхищения, пораженные чудесным красноречием его друга Шеридана, который сегодня снова удивил тысячи слушателей, с восторгом ловивших каждое его слово, таким проявлением талантов, какое не имеет себе равных в анналах ораторского искусства, и тем самым оказал высочайшую честь себе, этой палате и нашей стране».

Десятого июня, подходя к концу своей длинной обвинительной речи, Шеридан едва не лишается чувств, и Берку приходится заменить его. Фокс, проводив Шеридана на воздух, возвращается в зал и сообщает суду, что его друг чувствует себя очень плохо и не в состоянии продолжать выступление; поэтому он просит палату проявить к нему снисхождение, перенеся заседание на один из ближайших дней. Слушание окончания речи назначается на 13 июня. Продолжив в назначенный день свое выступление, Шеридан извиняется за задержку и благодарит судей за то, что они пошли ему навстречу.

Шеридан стремится доказать, что Хейстингс должен нести ответственность за все свои беззакония. Подсудимый переложил вину на чужие плечи, свалил ее на своих подчиненных. Но ведь не кто иной, как он, умышленно санкционировал их методы. «Не стану утверждать, что это мои методы, — уверяет Хейстингс, — но они справедливы, благородны, гуманны и благоразумны». «Это откровение, — говорит Шеридан, — довершает картину. Оно наглядно показывает, на какой чудовищной лжи основывается его защита... Неужели же мне скажут теперь, когда я представил вашим светлостям доказательства того, что, уполномочив своего агента запугивать, принуждать, притеснять и убивать, более того, вменив ему эти ужасные акты в обязанность, он по получении известий о творимых агентом злодеяниях заявляет: «Рад слышать это — теперь я могу с легким сердцем возвращаться в Калькутту», а потом обвиняет своего агента в недостаточной жестокости, после чего называет все эти меры справедливыми, гуманными и благоразумными, — так неужели мне скажут после всего этого, что он не несет ответственности потому, что у меня нет доказательств относительно точного количества ударов плетью и веса кандалов?! Неужели мне скажут: «Это прекрасное дерево загублено не по его вине, потому что он приказал рубить, но не отдавал распоряжения обдирать кору» или «он не виноват, так как приказал вырвать сердце, но не отдавал приказа о пролитии крови»? Итак, я утверждаю, что Уоррен Хейстингс полностью уличен в этих преступлениях, и возлагаю на него перед нашим судом всю вину за них; он должен ответить за них перед законом, перед правом справедливости, перед своей страной и перед богом...

Милорды, я покончил с представлением доказательств. Мне больше нечего добавить. Ведь только доказательства и факты близки моему сердцу. Именем правосудия, отправляемого ныне в столь величественной форме, я молю и заклинаю ваши сиятельства уделить самое серьезное внимание этому важнейшему делу. Это единственная просьба, с которой я к вам обращаюсь. Я не стану призывать вас выносить решение с абсолютно чистой совестью... Было бы дерзостью предостерегать вас против необъективности; я знаю, что она исключается. Нет, я прошу вас о другом: пусть не только будет благородно ваше сердце и чиста ваша совесть, пусть к тому же проникнется убежденностью ваш ум, прилежно проштудировавший представленные вам доказательства. Затем я и упомянул о примере палаты общин, чтобы призвать ваши сиятельства рассмотреть и взвесить факты — не слова, которые можно опровергнуть или извратить, а именно факты, голые факты. Да, я призываю вас тщательно продумать и взвесить в уме доказательства, относящиеся к этому делу. И тогда, мы уверены, вы придете к неизбежному выводу. Как только обнаружится истина, процесс будет нами выигран. Вот почему я, говоря от имени и по поручению палаты общин Англии, заклинаю ваши светлости вашей собственной честью, национальной честью нашей страны, общечеловеческой честью, порученной ныне вашему попечению, свято выполнить эту вашу обязанность. Палата общин призывает вас выполнить свой долг во имя благородства человеческого сердца; во имя величия справедливости, так нагло оклеветанной этим человеком; во имя высокого достоинства вашего прославленного суда столь широкого состава; во имя священной присяги, которую вы даете в торжественный час вынесения приговора; ведь она понимает, что этот приговор явится для вас величайшей наградой, которая когда-либо радовала душу человеческую, ибо он даст вам сознание того, что вы сделали человечеству самое большое благодеяние из всех, когда-либо полученных им по воле людей, а не по произволению всевышнего.

Милорды, я кончил».

Берк подхватывает оратора, падающего от изнеможения, и заключает его в объятия.

О том, как речь Шеридана была принята публикой, насмешливо повествует один из юмористов той поры:

Суд над Хейстингсом кончается ничем. Скучное разбирательство затянулось на долгие годы. Эффектный спектакль утратил всю привлекательность новизны. Отзвучали обвинительные речи — шедевры ораторского искусства. Ничего не осталось от заманчивого зрелища, ради которого литераторы и ученые отрывались по утрам от своих книг, а дамы, вернувшиеся в два часа пополуночи с маскарада, в восьмом часу уже вставали с постели. Остались допросы и перекрестные допросы. Остались отчеты о состоянии счетов. Осталось зачтение документов, составленных из тарабарских слов — сплошные лаки и кроры, земиндары и омилы, саннады и перуанны, джагири и наззары. Остались препирательства между организаторами импичмента и адвокатами защиты. Остались бесконечные переходы лордов из палаты в Вестминстер-холл и обратно, так как всякий раз, когда возникала необходимость обсудить правовой вопрос, их сиятельства удалялись для того, чтобы рассмотреть его отдельно.