Оскар Шервин - Шеридан

Карикатура изображает Фокса с женой безмятежно почивающими в постели, в то время как Наполеон уже занес руку над спящим министром. Призрак Питта будит его словами из «Потерянного рая» Мильтона: «Проснись, восстань! Не то почишь навек!» В «правительстве всех талантов» для Шеридана не находится места. Ему предлагают должность казначея Адмиралтейства, и он с негодованием... принимает ее. Он пишет Фоксу протестующее письмо, в котором напоминает о его обещании предоставить ему, Шеридану, пост министра — члена кабинета. Фокс не отрицает того, что давал такое обещание, но и не собирается выполнять его. Это нарушение слова кладет конец их дружбе.

Как ни незначительна полученная Шериданом должность (почти синекура с жалованьем в четыре тысячи фунтов в год и бесплатной квартирой), это назначение толкает его на путь безудержного расточительства.

Дом о сорока окнах, пять лакеев, две кареты, пять первоклассных и десять «дешевых», или «рабочих», лошадей, фигуры на гербах и пудра для волос в количестве, достаточном для троих, — все это роскошество облагается в лето господне 1806 налогом, на три фунта превышающим его квартирные. Мотовство Шеридана отнюдь не ограничивается служебной сферой. Он не только обставляет заново свою официальную резиденцию, но и возвращает, без особой на то надобности, крупную сумму денег арендодателям Друри-Лейна, чтобы потешить свою гордость. Мало того, он устраивает для принца и его приверженцев великолепный прием по случаю крещения своего внука. Столы ломятся от редких в это время года яств. Келли с двумя певцами-итальянцами поют на три голоса; приглашенные музыканты исполняют кантату на валторнах; играют шотландцы-волынщики.

Даже солидных директоров Английского банка назначение Шеридана настраивает на легкомысленно-веселый лад. После того как его привели к присяге при вступлении в должность, он является в Английский банк. «Я слышал, — пишет граф Эссекский, — что директора банка подшутили над Шериданом, когда он предстал перед ними, чтобы открыть свой служебный счет Адмиралтейства. Соль шутки заключалась в том, что все они выбежали из комнаты вместе со своими гроссбухами и бумагами».

На выборах Шеридан выставляет свою кандидатуру от Вестминстерского округа, где ему приходится бороться за место в парламенте с такими кандидатами, как адмирал Худ и набоб Джеймс Полл. «Победить соперников — вот в чем вижу я свой долг», — говорит он избирателям. «Эй, не морочь нам, Шерри, голову насчет своих долгов: ты их не платишь!» — восклицает кто-то из толпы. Шансы у соперников примерно равные, борьба идет не на живот, а на смерть, и грубые оскорбления тут не в диковинку. Крепко достается Поллу, сыну портного. Завидуя расшитому мундиру и регалиям Худа, он не без раздражения замечает, что, если бы он захотел, он бы и сам предстал перед избирателями в подобном одеянии. «Ну, разумеется, — подхватывает Шеридан, — и к тому же сшитом собственными руками!» Тот же Шеридан как-то раз объявляет, что он задал бы Поллу хорошую трепку, но рассчитывает поднять его общественный престиж, вышвырнув его из хорошего общества.

Виконт Питершэм принимает участие в предвыборной процессии «рабочих сцены Друри-Лейнского театра», которую Полл характеризует в следующих словах: «...полтораста вооруженных наемных бандитов и убийц в боевом порядке промаршировали от избирательного комитета одного из кандидатов».

С самим Шериданом тоже не церемонятся. Его всячески поносят, величают «паяцем, сыном фигляра», «наемным шутом», чья карьера запятнана всеми видами мотовства и расточительности.

«Может ли подобный ТИП быть достойным представителем независимых избирателей Вестминстера? Нет, нет и нет! Да не будет никем сказано, что приказы надменного министра — для вас закон, определяющий ваши поступки... Джентльмены, неужели вы хотите, чтобы вас представлял прихлебатель и раб Гренвиллов? Во имя справедливости, во имя добродетели, во имя свободы — не допускайте этого!!!

Хладнокровный наблюдатель».

Однажды Шеридана избивают и ранят. Не в силах сносить подобную непопулярность, он готов махнуть на все рукой. Настроение у него мрачное, и после трех бутылок портвейна он вынужден прибегнуть для подкрепления духа к бренди. Он наотрез отказывается лечь в постель, заявляя, что из-за своего проклятого честолюбия, побудившего его баллотироваться от Вестминстера, он не знает теперь покоя. Тем не менее вскоре он погружается в тревожную дремоту, время от времени прерывая ее возгласами: «О, мое казначейство! О, моя популярность! О, Перси, Перси, поверьте, если бы я отдавал служению людям хотя бы половину того рвения, с которым служил самому себе, они бы теперь не отреклись от меня!» Потом, тихо пробормотав во сне: «Ты здраво рассуждаешь, Коббетт!» — он окончательно пробуждается.

И вот Шеридан поднимается на трибуну, чтобы выступить перед избирателями. Вопли, шиканье, свист. Прямо перед ним раскачивается огромный плакат:

«Не позволим отнять у нас хитростью наши вольности!

Нас не обманут пантомимы и балаганные фарсы!

Долой парламентария-фигляра!

Честные люди платят свои долги. ПРОЩЕЛЫГИ — НЕТ!»

«Джентльмены, вы поступите как олухи, если не дадите мне говорить, — начинает он свою речь. — Я-то ведь всегда проявлял желание послушать ваших ораторов, поэтому с вашей стороны было бы просто неблагородно не выслушать в свою очередь и меня. По дороге сюда друзья предупреждали меня, что жизни моей угрожает опасность, что меня может растерзать бесчинствующая толпа. Но именно по этой причине я и не стал отсиживаться дома, а явился сюда. Мне говорили, что, если я хочу остаться цел и невредим, мне следует незаметно пробраться на трибуну, пройдя через такие-то и такие-то двери, но я предпочел идти через Ковент-Гарденскую площадь, потолкаться среди вас, в самой гуще собравшихся. Я как раз тот кандидат, который отстаивает общее дело всех вас. Мой противник Полл толкует вам о том, что он собирается делать. Я же говорю вам о том, что мною сделано. Его клятвам и посулам я противопоставляю реальные факты. У него одни предвыборные обещания, у меня — многолетняя политическая деятельность, в течение которой я неизменно выступал как друг всех низших сословий английского народа, и никто, ручаюсь, не сможет привести хотя бы один-единственный случай, когда бы я изменил их интересам. В заключение позвольте мне сказать, что я благодарю моих друзей и презираю моих врагов». (Аплодисменты, вверх поднимаются избирательные билеты и флаги.)