Бернгард Куглер - История крестовых походов

В конце этой истории крестовых походов остается еще ряд общих соображений.

В литературе по истории крестовых походов часто идет речь о развитии и преобразовании, которое должно было в самом корне охватить вооруженные пилигримства и мало-помалу совершенно видоизменить весь их основной характер. Но в действительности этого можно заметить мало, и скорее надо указать то, что священная война от начала и до конца, пока вообще какие-нибудь государи и народы вступали в нее, собственно, покоилась на одном и том же основании и проходила в одинаковых формах.

Папы, принимая пилигримов под свое покровительство и раздавая им разные милости, создали род крестоносного права. Между тем уже Урбан II на Клермонском соборе сделал решительные шаги в этом направлении, и как совершенно новую меру со стороны пап позднейшего времени можно указать на то, что наряду с податью кровью, которую Запад платил священной войне своими крестовыми войсками, они назначили еще денежную подать, в виде крестоносной десятины. Первый потребовал у духовенства римского христианства этой подати Иннокентий III, в 1215, на Латеранском соборе. Этому примеру последовали позднейшие папы: десятина на крестовые походы беспрестанно взималась во всех странах от Италии до Норвегии и даже далекой Гренландии и долго пережила падение Аккона, потому что еще в четырнадцатом столетии эта подать много раз требовалась, собиралась и в значительных суммах употребляема была для поддержки восточных христиан, а именно королей Армении и Кипра.

Но, говорят также, не через пап, а через государей Европы крестовые походы испытали глубокое преобразование. Если в 1096 году во главе священного предприятия стояли Урбан II и Адемар Монтейльский, « dux belli », то во втором крестовом походе, как этого нельзя отрицать, ход событий зависел больше от Людовика VII и Конрада III, чем от Евгения III и его легатов, а около 1189 года Филипп-Август, Ричард Львиное Сердце и особенно император Фридрих I вели христианское военное предприятие почти исключительно по своему усмотрению. Из этого выводили, что хотя вначале крестовые походы находились под руководством курии, но мало-помалу все-таки попали в руки государственных властей. Но это положение нельзя принимать безусловно. Когда на престоле Петра сидел такой слабый человек, как Евгений III, или когда во главе государства стояли особенно умные и сильные государи, то само собой разумеется, что тогда светские вельможи требовали и получали большее влияние, чем власть церковная. Но вообще папы в двенадцатом и тринадцатом столетиях точно так же призывали к священной войне, как в одиннадцатом, так же оказывали пилигримам покровительство и так же назначали легатов к крестоносным войскам. В то же самое время народы совершенно таким же образом поднимались на войну, то тесно сплоченные вокруг могущественного короля или императора, то идя в поход отдельными толпами, так что не может быть собственно и речи о том, будто бы крестовые походы получили вполне государственный характер. Кроме того, в начале тринадцатого столетия властители церкви Иннокентий III, Гонорий III, кардинал Пелагий и т. д. — гораздо сильнее влияли на ход священной войны, чем когда-нибудь Урбан II [102]и Адемар Монтейльский или кто-нибудь из пап и легатов двенадцатого столетия.

Сказанное о мнимом государственном значении крестовых походов применяется и к тому, что говорят об их позднейшем светском характере. Хотя в позднейших пилигримствах и выступает очень сильно жажда земных выгод — четвертый поход из-за этого совсем отклонился от своей цели, — император Фридрих I, Ричард Львиное Сердце, Фридрих II и многие другие крестоносные государи старались принести пользу христианству не только бурной ревностью к вере, но и путем умных переговоров с мусульманами; но разве в этом было что-нибудь существенно новое? Во время первого крестового похода Боэмунд и норманны точно так же стремились к новым завоеваниям; Раймунд и его рыцари соревновали им в этом; все войско очень любило денежную прибыль, и высший совет пилигримских князей уже в 1097 году не пренебрег войти в дружественные дипломатические сношения с «безбожными язычниками» Египта — Фатимидами.

Таким образом, относительно изменения в характере крестовых походов можно заметить только то, что само собой необходимо оказывается из постепенного укрепления западных государств и из развития многоразличных международных отношений. Но та сила, которой пилигримство особенно обязано своим возникновением и своей особенной окраской, а именно разгар религиозного стремления, пламенность средневекового аскетизма — была едва затронута этой переменой [103]. Нет сомнения, что эта сила прежде всего действовала в сердцах пилигримов как в одиннадцатом, так и в двенадцатом и тринадцатом столетиях. Сотоварищи Готфрида и Петра по новизне своего предприятия были, вероятно, исполнены еще более фантастическим рвением, чем спутники Людовика VII и Фридриха I; между тем, во все времена, если не все, то большинство крестоносцев несомненно из-за религиозного стремления терпели войну, нужду и смерть. Конечно, мало-помалу сила аскетизма ослабевала и вместе с этим кончалась и священная война. Но угасание религиозного стремления большею частью было результатом тех же причин, которые вообще произвели окончательную неудачу обширной борьбе за обратное подчинение Востока господству креста. Поэтому мы переходим теперь к рассмотрению этих причин.

Если мы, чтобы не запутывать напрасно изложения, оставим теперь в стороне давно отвергнутые нелепые мнения, по которым крестовые походы были только результатом отчасти дурных страстей, отчасти безумной фантастической мечтательности [104]и потому уже с самого начала не могли рассчитывать на какой-либо прочный успех, то в новейшей литературе с особой настойчивостью указываются две причины окончательной неудачи вооруженных пилигримств в Святую Землю. Во-первых, обращается внимание на то, что главным побуждением для обратного завоевания древнейших мест христианской культуры было именно религиозное, т. е., в высшей степени непригодное для совершения дела, которое должно было бы опираться на политическо-военную основу. А во-вторых, самым строгим образом порицаются те нравственные недостатки, которые оказались в характере крестоносцев, и особливо франков на Востоке, и на эти недостатки возлагается ответственность в падении христианских надежд. В обоих мнениях есть много верного: преобладание религиозного побуждения и безнравственность франков на Востоке были бесконечно вредны. Но это все-таки не указывает вполне главных причин неудачи крестовых походов, а также и не освещает их надлежащим образом.