Бернгард Куглер - История крестовых походов

Когда отряды короля Бонифация стояли еще под Коринфом и Навплией, и на этот театр войны дурно повлияла борьба болгар с латинянами. Царь Иоанн через несколько недель после своей победы при Адрианополе направился к западу и осадил Фессалонику. Уже он взял город. Цитадель держалась с трудом, и Бонифаций должен был спешить домой для ее спасения. Правда, ему удалось освободить цитадель, снова овладеть Фессалоникой, постепенно стеснить болгар и расширить свое господство внутри Македонии. В скором времени он вступил также в очень дружественные отношения с императором Генрихом, признал его своим верховным ленным господином, выдал за него свою прекрасную дочь Агнесу и условился с ним сделать летом 1207 года общий поход для отмщения болгарам. Но его жизнь уже приближалась к концу. Как только он заключил упомянутое условие, он попал во время одного набега в болгарскую засаду и был смертельно ранен. В замешательстве он был покинут своими людьми; его отрубленную голову принесли царю Иоанну, который торжествовал, что ему удалось покончить с «лучшим, отважнейшим и щедрейшим рыцарем, когда-нибудь существовавшим на свете».

Его преждевременная смерть была для франков чрезвычайно тяжелым ударом. Прежде всего потому, что теперь царь Иоанн с большой силой двинулся к Фессалоиике и снова запер город. Но эта опасность неожиданно быстро миновала, потому что кровожадный болгарский царь был убит своими людьми в лагере под Фессалоникой 8 октября 1207 г. После этого в Болгарии начались междоусобия. Племянник и преемник Иоанна, царь Борис, был признан только одной частью народа и кроме того потерпел от императора Генриха почти уничтожающее поражение 31 июля 1208 г. при Филиппополе, так что франки, по крайней мере с этой стороны, были до некоторой степени обеспечены на первое время.

Но в Фессалонике в то же время появился новый враг латинской империи. Король Бонифаций оставил от своей жены Маргариты только малолетнего сына Димитрия. Вместо него взяли на себя правление коннетабль Буффа и граф Оберто Биандрате, два честолюбивых человека, которые стремились к самостоятельной власти, т. е. прежде всего к отделению Фессалоники от империи. Их замыслы нашли живое одобрение у ломбардских графов и господ, которых Бонифаций посадил в Македонии, Фессалии и Элладе своими вассалами, в то время, как только что поселившиеся там немцы и французы оставались верными императору Генриху. Нужна была вся ловкость и энергия императора, чтобы удержать цельность империи, и только в 1209 году, когда возмутители были совершенно стеснены хитро веденными переговорами и энергическими походами, эта опасность могла на некоторое время считаться устраненною.

Между тем, Генрих несколько раз пытался снова завоевать себе почву также в Малой Азии. Чтобы победить своего главного врага, императора Никеи, он при случае вступил в союз с трапезунтцами и даже с сельджуками Иконии, в то время, как Феодор Ласкарис натравлял против него болгар. И как Генрих вел на войну не только своих земляков, но и дружественных к нему греков, так и император Феодор с большой ловкостью пользовался оружием алчных к деньгам франкских наемников. Таким образом, оба даровитые государя употребляли друг против друга всевозможные средства, но Феодор в конце концов оказался более сильным, потому что силы Генриха из года в год требовались на многих далеких один от другого театров воины. Император Никеи несколько раз отбил франков, и в кровопролитной битве при Меандре, ранним летом 1211 г., победил даже сельджуков, султана которых, Кайхосру, он при этом убил даже собственноручно [67]. После этого Генрих, в начале 1212 года, сделал еще одно бурное нападение от Геллеспонта, далеко на юг, но, наконец, должен был признать эти усилия бесплодными и поэтому заключил с Феодором мир, по которому его империи досталась только небольшая полоса на азиатской стороне Босфора и Геллеспонта.

Тем не менее, это время представляет высший пункт правления императора Генриха. Против многочисленных врагов он при небольшой силе достиг так много, как только возможно было от него ожидать при справедливых требованиях, и таких же, хотя бы ограниченных успехов он только мог ожидать и относительно внутреннего развития Латинской империи. Здесь, конечно, на первом плане стоял церковный вопрос, так как при этом дело шло ни более ни менее, как о соединении римской и греческой церквей. Правда, папа Иннокентий давно простил крестоносным рыцарям и даже венецианцам нападение на Константинополь, так как после этой удачи ничего другого и нельзя было сделать, он много раз уговаривал также победителей не запугивать греков своим высокомерием от подчинения верховной власти Рима и, наконец, призывал способных западных духовных лиц взять на себя церковные обязанности и обучение в областях Латинской империи, но его попытки сопровождались сначала весьма умеренным успехом. С одной стороны, греки упорно и стойко держались своей веры и своей церкви, а с другой, среди латинских клириков людей находилось много в высшей степени негодных, слепых ревнителей и жадных искателей приключений, которые «под духовной личиной старались получить жирные приходы». К этому прибавился еще разлад среди латинских прелатов, как между ними, так и с знатными мирянами новой империи. Венецианцы, которые присвоили себе Софийский собор и назначили патриарха Константинопольского, старались для усиления своего политического и торгового положения подчинять своему влиянию все церкви франкского государства. Против этого с большим раздражением поднялось духовенство «крестоносцев», и вражде между ними почти не было конца. Затем важные господа, графы и дворяне не удовольствовались сокровищами и землями, которые выпали на их долю как военная добыча или были переданы им как лены, но стали грабить богатые греческие монастыри и конфисковали земли греческой церкви, находившиеся по соседству с их собственными владениями. Насилия, которые делались в этом направлении, производили тем более гнусное впечатление, что франки часто старались отбивать друг у друга свою добычу, причем иоанниты и тамплиеры, которые утверждались везде в Латинской империи, приобрели себе особенно дурную славу. Во всем этом беспорядке император Генрих, насколько мог, успокаивал, являлся посредником и примирителем. Для греков он много раз был защитой свободы совести против ярости фанатиков, и он боролся с иерархическими притязаниями так же решительно, как с дикой жадностью рыцарей к церковному имуществу. Одного значительного, по крайней мере по внешнему виду, успеха достиг он при этом на так называемом парламенте в Равеннике при Цейтуне, в мае 1210, где он, после победы над возмущением ломбардских дворян, собрал светских и духовных вельмож от Македонии до Пелопоннеса и провел решение, что церковь должна навсегда сохранить все принадлежащие ей имения, доходы и права, но что духовные лица, получая при этом земли в лен, должны платить поземельную подать, употреблявшиеся еще в византийские времена «акростихон».