Виталий Надыршин - Земля необетованная

Судя по красным, видимо от бессонной ночи, припухшим векам, мешкам под глазами и одутловатому лицу, выглядел хозяин кабинета сегодня, прямо скажем, неблестяще. Чего нельзя сказать о его одежде обильно наодеколоненной вошедшим в моду одеколоном «Шипр». Его суконные брюки-галифе, тщательно отглаженная гимнастерка с широкими шпалами на рукавах и перехваченная широким армейским ремнём, прекрасно сидела на его чуть-чуть полноватой фигуре. Грудь комиссара украшали слегка потускневшие ордена Красного Знамени и Красной Звезды. Зато блестел недавно полученный им орден Ленина и юбилейная медаль «XX лет Рабоче-Крестьянской Красной Армии».

Возле рабочего стола, выставив впереди себя ноги в начищенных до блеска сапогах, на стуле сидел начальник одного из отделений Главного управления, старший майор госбезопасности 39 39 Соответствует званию командира дивизии. Цесарский, знакомый хозяина кабинета ещё по Ленинграду при расследовании убийства вожака ленинградских коммунистов Кирова. Грудь начальника отдела тоже не выглядела сиротливо: на ней красовались ордена Ленина, Красной Звезды и знак «Почётный работник ВЧК-ГПУ».

Майор только что опустошил стакан воды, и теперь вздыхая, потирал виски.

Небольшого роста брюнет с густой шевелюрой и высоким открытым лбом, в сочетании с тёмными усами, пушистыми бровями и небольшой благообразной бородкой, делали старшего майора похожим на добродушного директора гимназии, – той ещё – до революции. Однако, вид сотрудника госбезопасности был обманчив. В чём убеждались многие арестованные по его ведомству, раскрыв душу «хорошему, доброму» начальнику.

– Погуляли мы вчера с вами, Леонид Михайлович, отменно! Уф… Долго буду помнить ваши сорок четыре!

Майор вытащил платок и протёр лоб. – Что ж так мерзко-то. Водка мягкая, закуска жирная, девочки ласковые… А настроение по погоде – мерзкое. Полграфина опустошил, а организму всё мало, ещё требует.

– Никогда не бывает так плохо, чтобы не было ещё хуже, – ехидно успокоил коллегу хозяин кабинета.

После выпитой воды сухость во рту прошла, немного полегчало, язык хоть как-то стал ворочаться во рту. Стоя у открытой форточки, комиссар хмуро разглядывал площадь.

Лубянка была почти пуста. С истошным визгом делая поворот, по ней шёл полупустой трамвай. Не стараясь его обогнать, вслед двигался пузатый, жёлто-красный автобус. В самом конце площади, собирая тонкий слой выпавшего с утра снега, в снежки пытались играть двое мальчишек.

Всё это хоть как-то оживляло пустынную, словно вымершую в пакостную погоду площадь перед грозным зданием.

На нервы не выспавшегося с ночи комиссара действовало всё: и качающиеся под напором ветра деревья на улице, и дети, беспечно бросающие друг в друга грязно-белые комья, и неприветливое, низко висящее над городом с редкими просветами между туч небо, которое, судя по всему, даже не собиралось светлеть. Где-то там – далеко-далеко, оно заворачивалось за линию горизонта…

– Да уж, Владимир Ефимович, погуляли! Небо и то заворачивается за горизонт…

– Выдумаете тоже… Не может оно заворачиваться, Леонид Михайлович, – подавляя икоту, не согласился Цесарский.

– И то, правда! Бред какой-то, – раздражаясь, согласился Заковский. – Этак я скоро и бабу Ягу на метле над собой увижу… Ох… Перебрали мы, майор, вчера… Точно перебрали! Голова раскалывается. Пить надо меньше!

Цесарский согласно кивнул головой. – Золотые слова, Леонид Михайлович, да поздно сказанные.

В голову Заковского полезли мрачные, нерадостные мысли.

– Не помню уже, когда собственный день рождения перестал радовать. Убей меня, не помню…

– Прошлый, поди… Меня-то не было…

– Прошлый?!.. Н-е-т… Я и тогда удивился, удивлён и сейчас. Приглашать-то, оказалось, некого. Одних посадили, другие не то, что шумных компаний, собственной тени боятся. Хорошо, что вчера ты – Ефимович, заскочил поздравить…

– Поздравил на свою голову… Башка гудит, что пустой котёл… – буркнул Цесарский.

– Кругом враги и шпионы… – не слыша коллегу, продолжал жаловаться Заковский. – Приличных людей не осталось. Процессы, суды… И мы, майор, с тобой в этой кровавой карусели… Тьфу… Может от того и апатия ко всему? Как считаешь, Цесарский?

Майор тяжело вздохнул.

– Дорого стоят наши подписи, товарищ комиссар первого ранга. – Сколько судеб… Сколько слёз… Хм… пока, правда, чужих! Наш Генрих тоже вершил пролетарское правосудие… И поплатился. Финал для него один – расстрел! И нам поберечься надо бы, Леонид Михайлович. Где-то читал: «Бросая бумеранг поступков, заранее думай, как будешь ловить бумеранг последствий».

– Вот Ягода и поймал свой бумеранг. Помнишь же его предложение в тридцать четвёртом о массовом наказании ленинградцев в связи с убийством Кирова. Он репрессии предлагал растянуть по времени, чтобы не было сильного недовольства среди народа. А товарищу Сталину это не понравилось. Приняли мой план… И ничего… никаких недовольств.

Цесарский мысленно усмехнулся. Уж кто-кто, а Заковский первый был в списке тех, кто топил своего арестованного начальника Ягоду. Но, вслух, произнёс:

– Да уж, поработали… Одних скрытых бывших князей два десятка арестовали, десятка три баронов, графов, царских банкиров и купцов не счесть…

– Не помнишь, – зевая, спросил комиссар, – сколько мы тогда выслали из города?

Майор потёр виски, потянулся и лениво произнёс: – Да уж никак не меньше одиннадцати тысяч. Около пяти тысяч арестовали… Расстреляли многих… Но это уж не наше решение, суд так решил. Но Ягоде тогда, всё же, дали звание генерального комиссара…

– Товарищ Сталин предложил… У него свои планы. Потом, правда, арестовал… Вот ты, Ефимович, о последствиях, кажется, говорил, – продолжил Заковский.

Комиссар подошёл к столу. Покопался в одной из папок и достал оттуда скреплённые канцелярской скрепкой два листа с написанным от руки текстом.

– Вот, полюбуйся! Недавно получили письмо Шолохова. Наш писатель пишет товарищу Сталину, что органы НКВД создают, видите ли, ложные дела на честных и преданных советской власти людей. Мол, физическими насилиями и длительными допросами, мы – сотрудники госбезопасности, толкаем арестованных на путь самооговоров и оговоров других лиц.

Заковский со злостью бросил письмо на стол.

– А эти честные и преданные власти граждане признаются у нас во всех грехах. Ну, и каких последствий нам надо ожидать, Ефимович?

– Хм… Смелый наш Михаил Александрович, – хмыкнул майор. – Знает, что не тронем его. А последствия… Не посадят нас с тобой наша система, придёт время, посадят правдолюбы, хреновы. Что за жизнь, товарищ комиссар? Сажаешь их сажаешь… За тот год пополнили лагеря ГУЛАГА четырьмя сотнями тысяч … А их всё больше и больше. В этом году и поболе будет.