Владислав Иноземцев - Бесконечная империя. Россия в поисках себя

Вторая относится к общей композиции империи, которая предполагается состоящей из центра ( сore ) и периферии ( periphery ), в зависимости от характера формирования империи именуемых обычно провинциями или колониями. Согласно тому же М. Дойлу, империя — это «система взаимодействия между двумя политическими единицами, одна из которых — доминирующая метрополия — обладает реальным суверенитетом над другой — подчиненной периферией» [45] Doyle, Michael. Empires , p. 12. ; А. Мотыль определяет ее как «иерархически организованную политическую систему, выстраиваемую вокруг некоего центра как безободковое колесо, в которой находящиеся в этом центре элиты и государство доминируют над периферийными элитами и обществами» [46] Motyl, Alexander. Imperial Ends: The Decay, Collapse, and Revival of Empires , New York: Columbia University Press, 2001, p. 4. , а А. Филиппов особенно акцентирует внимание на данной пространственной определенности: «Империя — это смысл (и реальность осуществления) большого политического пространства; империя есть государство во внешнем отношении, поскольку она противостоит другим империям… сочетание потенциала экспансии с имперской идеей образует идеальную границу империи, ее orbis terrarum, круг земель» [47] Филиппов А. Наблюдатель империи (империя как понятие социологии и политическая проблема) // Политическая наука. 2013. № 3СС. С. 61, 70, 71; см. также: Каспэ С. Центры и иерархии: пространственные метафоры власти и западная политическая форма. — М.: Московская школа политических исследований, 2007. Гл. 1. . Мы бы отметили, что в таких определениях также нет ничего неожиданного — по сути, упомянутые авторы во многом лишь развивают отмеченный выше подход: признание империи «силовым» проектом неизбежно отрицает возможность «децентрализованной империи» и противопоставляет метрополию как центр завоеванным или иным образом подчиненным территориям. Здесь мы считаем необходимым отметить два обстоятельства, которые могут расширить понимание империи. С одной стороны, мы не уверены в необходимости подчеркивания изначальной «субъектности» покоряемых территорий: в ходе становления империй достаточно часто завоеватели приходили в местности, где доминировала, по сути, догосударственная форма организации племен, что позволяло не сталкиваться «политическим» общностям. В ходе испанского завоевания Южной Америки часто устанавливался контроль над отдельными точками, а освоение территорий, занимавшихся теми или иными племенами, продолжалось десятилетиями [48] Cм., напр.: Kamen, Henry. Empire. How Spain Became a World Power 1492–1763 , New York: HarperCollins, 2003, рр. 121–122. ; аналогичным образом русские колонисты на евразийском Севере подчиняли племена без разрушения местной государственности [49] Cм., напр.: История Сибири. Т. 2: Сибирь в составе феодальной России. — Л.: Наука, 1968. С. 41–49 и Никитин Н. Освоение Сибири в XVII веке. — М.: Просвещение, 1990. С. 8–10, 54–55. , которой на момент колонизации попросту не существовало. С другой стороны, важно отметить, что империям никогда не удавалось полностью унифицировать условия жизни и характер управления в центре и на окраинах; попытки такого рода оборачивались даже более катастрофичным результатом, чем их отсутствие: в первом случае дело не ограничивалось отложением провинций или колоний от центра (как это не раз случалось при распадах испанской, французской или британской империй), но зачастую приводило к краху базовых политических институтов метрополии и даже к крушению ее цивилизационной идентичности (что можно наблюдать в римском и советском случаях). Таким образом, присутствие в империях центра и периферии дополняется наличием всегда наблюдаемого и никогда не преодоленного неравенства между ними.

Наконец, в третьей «плоскости» лежит вопрос о структуре империй. Большинство принятых ныне определений империи включают в себя упоминания о национальной или этнической разнородности ее населения. М. Родинсон прямо пишет, что империи суть «государственные единицы, внутри которых одна этническая группа доминирует над другими» [50] Maxime Rodinson, цит. по: Nederveen Pieterse, Jan. Empire and Emancipation: Power and Liberation on a World Scale, New York: Praeger, 1989, p. 245. ; Дж. Бербэнк и Ф. Купер вторят ей, подчеркивая, что империи «не претендовали на то, чтобы представлять собой некий единый народ» [51] Burbank, Jane and Cooper, Frederick. Empires in World History: Power and Politics of Difference , Princeton (NJ), Oxford: Princeton University Press, 2010, р. 1. . На это, разумеется, можно ответить, что «ученые обычно сходятся в том, что империи являются одновременно многонациональными и политически централизованными — но какие государства не подходят под такое определение?» [52] Motyl, Alexander. Imperial Ends , p. 2. , но это возражение вряд ли выглядит убедительно, если уточнить одну немаловажную деталь: империи являются не просто этнически и национально разнородными государствами, но державами, включающимися в себя территории исторического расселения тех или иных этнических групп. Расширяясь, империи могут не разрушать соседние государства, если на каких-то территориях таковых не существует — но они не могут не покорять и не превращать в подданных сопредельные народы. Любая империя многоэтнична и многонациональна; мы бы даже отметили, что из данного обстоятельства империи черпали и черпают одну из своих justifications — «цивилизаторскую миссию». Предполагалось, что Европа «выплеснула на все континенты свои капиталы, свои технологии, свои языки и своих жителей» [53] Revel, Jean-François. L’obsession anti-américaine. Son fonctionnement, ses causes, ses inconséquences , Paris: Plon, 2002, p. 80. в том числе, разумеется, и для того, чтобы приобщить отсталые народы к достижениям цивилизации; о «бремени белого человека» говорили англичане, рекомендуя американцам продолжить их миссию [54] Достаточно вспомнить стихотворение Р. Киплинга «Бремя белого человека: Соединённые Штаты и Филиппинские острова» (подробнее о тексте см.: Sullivan, Zohreh. Narratives of Empire: The Fictions of Rudyard Kipling , Cambridge: Cambridge University Press, 1993, рр. 146–148). , и даже советская историография подчеркивала достижения царской империи в данной сфере [55]. Важнейшей проблемой империи поэтому всегда была необходимость, с одной стороны, создавать единое имперское правовое, экономическое, культурное и даже языковое пространство, но, с другой стороны, не допускать чрезмерного давления на покоренные народы (за исключением, разумеется, тех довольно редких случаев, когда колонизаторам удавалось практически полностью истребить местное население). Полиэтничность , причем не привнесенная иммиграцией, а порожденная экспансией , выступает третьей важнейшей чертой империи, преодоление которой практически невозможно.

Исходя из равной значимости всех трех рассмотренных выше элементов, для целей нашего исследования мы определяем империюкак сложносоставное государство, созданное усилиями представителей одной или нескольких (но исторически и культурно близких) этнических групп, в результате которых они насильственно утверждают свою власть на территориях исторического проживания других этносов и народов, принуждая население формируемой периферии к принятию своих социальных, политических и культурных практик и используя ее природные ресурсы и способности ее жителей к экономической и геополитической выгоде метрополии . Эта формулировка, с одной стороны, включает в себя все значимые элементы ранее рассмотренных нами определений, не допуская расширительных трактовок понятия и использования его в качестве разного рода гипербол, и, с другой стороны, позволяет достаточно четко обозначить совокупность условий, которые способны спровоцировать кризис и упадок имперской организации.