Владислав Иноземцев - Бесконечная империя. Россия в поисках себя

Однако, как показывает история, империи быстро умирают в реальной жизни, но надолго остаются в памяти и сознании их строителей. Российский/советский случай в этом контексте был уникальным по двум причинам. С одной стороны, Россия была единственной в своем роде империей, которая, подвергшись полной деструкции, сумела на протяжении пары десятилетий восстановиться практически до своих первоначальных границ. С другой стороны, метрополия той империи, которая разрушалась, воссоздавалась и снова разваливалась на протяжении одного и того же столетия, не только экономически, но и территориально превышала «собранные» на последних этапах экспансии владения и колонии. Оба эти фактора, на наш взгляд, сделали неизбежной трагическую ситуацию, в которой имперский центр не мог не попытаться вновь сплотить вокруг себя периферию, загоняя себя во все новые и новые ловушки — которые мы рассмотрим в последней главе нашей книги.

Распад Советского Союза, как мы показали в предшествующей главе, был в куда меньшей степени обусловлен экономическими или социальными проблемами, чем невозможностью сохранения имперской структуры, которая была веками свойственна России/СССР. Концепция перестройки, предложенная М. Горбачевым и его соратниками, ориентировалась прежде всего на ускорение экономического развития страны, демократизацию советского общества, углубление социалистического самоуправления народа и разрядку международной напряженности [769]. Всполохи межнациональных конфликтов на имперских окраинах застали партию и правительство врасплох: национальные проблемы впервые вышли на первый план лишь на Сентябрьском (1989 г.) Пленуме ЦК КПСС [770]. Мировоззрение коммунистической верхушки в вопросах национальной политики было довольно монолитным: ее представители искренне верили, что в Советском Союзе сложилась новая историческая общность людей [771], ставшая «закономерным результатом социального прогресса, экономического и политического сближения народов, утверждения социалистической идеологии, выравнивания уровней экономического и культурного развития народов СССР, укрепления между ними братской дружбы и сотрудничества» [772]. Поэтому сама концепция преобразований, если оценивать ее задним числом, основывалась на идее желательности «европеизации» страны (перехода к более рыночной модели экономики с сохранением ее социальной ориентированности, расширения народовластия и создания базиса правового государства, отказа от обособления от внешнего мира) и на понимании необходимости прекращения гонки вооружений (что диктовалось как экономическими факторами, так и банальной рискованностью глобальной конфронтации, чреватой гарантированным взаимным уничтожением), — но при этом реформаторы как бы принимали за данность, что Советский Союз являлся обычным европейским nation-state и поэтому к нему относительно легко могли быть приложены считавшиеся универсальными рецепты экономического, социального и политического обновления (хотя, надо отдать ему должное, М. Горбачев в кругу коллег даже называл СССР «социалистической империей» со «славянским ядром» [773]).

Именно в этом состояла важнейшая ошибка стратегов 1980-х гг., стоившая стране жизни (мы не считаем это ни трагедией, ни катастрофой — мы лишь констатируем, что подобный результат не входил в изначальные планы реформаторов, а потому свидетельствует о неудаче их замысла). Империи не способны вписаться в сообщество современных государств прежде, чем перестанут таковыми быть: достаточно заметить в этом контексте, что Римский договор, по сути учредивший будущий Европейский союз, был подписан в 1957 г., когда, например, Франция уже потерпела сокрушительное поражение в Индокитае [774]и была на пороге роспуска своей колониальной империи, а Нидерланды уже почти десять лет как предоставили независимость Индонезии [775]; Великобритания, Испания и Португалия присоединились к ЕЭС в 1973 и 1986 гг. соответственно, когда их империи были полностью разрушены [776]. Стремление превратить СССР в «нормальную страну» рубежа XX и XXI столетий не могло быть осуществлено прежде всего из-за того, что каждый из векторов преобразований — будь то экономическая реформа с эквивалентным обменом между территориями, демократизация с неизбежными националистическими элементами идентичности или примирение с внешним миром, чреватое переосмыслением итогов предшествующих войн и конфликтов, — работал на подрыв и разрушение имперского наследия (а некоторые авторы прямо говорят — на деколонизацию [777]) и в результате на крах, который воплотился в спуске красного флага над Кремлем 25 декабря 1991 г.

Мы все хорошо помним попытки спасти Советский Союз, предпринимавшиеся вплоть до августа 1991 г., — и сегодня многие политики утверждают, что в несколько иных обстоятельствах они были бы не безнадежны. На наш взгляд, данные утверждения несостоятельны. Империи не могут превратиться ни в федерации, ни в интеграционные союзы — по крайней мере, истории неизвестны подобные прецеденты. Для «федерализации» империи необходим долгий и последовательный трансферт полномочий в регионы, причем порой опережающий требования самих регионов — вплоть до того, что имперский центр становится в большей мере экономическим и культурным, чем политическим (история не знает подобных примеров — нечто отдаленно напоминающее это можно видеть в уже отказавшейся от империи Великобритании начиная с конца 1990-х гг. [778]). Формирование же интеграционного блока между метрополией и ее некоторое время назад отделившимися колониями вообще представляется нонсенсом: распад империй почти всегда сопровождается затяжным экономическим кризисом на их прежней периферии, и потому интегрироваться с обломками империи для центра оказывается если не смерти подобно, то неоправданно накладно. Именно поэтому европейские метрополии либо вообще не стремятся поддерживать особые связи с бывшими колониями (к таковым относятся Германия, Бельгия, Голландия и Португалия), либо ограничиваются созданием аморфных объединений вроде Британского содружества и координацией действий на международной арене в рамках ассоциаций типа основанной в 1970 г. Франкофонии или действующей с 1949 г. Организации иберо-американских государств [779]. Собственно говоря, Содружество независимых государств по степени своего реального влияния на происходящее на постсоветском пространстве в целом соответствует последним из упомянутых структур, и поэтому, если трезво оценивать его с сегодняшних позиций, выглядит не ущербным интеграционным объединением, а, скорее, единственно возможным результатом процессов, запущенных в СССР во второй половине 1980-х гг.