Эрнест Лависс - История Франции в раннее Средневековье

Благочестивое усердие средневековых людей не удовлетворилось этими первыми изменениями. В Галлии больше, чем где бы то ни было, торжествующий католицизм не мирился с той неизвестностью, которой окружено было начало епископских диоцезов. Молчание документов дополнено было воображением: это видно уже из некоторых мест Григория Турского. Города Галлии как бы состязались в религиозном тщеславии. Многие церкви начинают возводить себя к первым векам христианства.

Возникает легенда, что многие личности Нового Завета — Лазарь, Марфа, Мария Магдалина, Дионисий Ареопагит, Кресценций — были в Галлии. Прежних епископов, имена которых были известны для некоторых городов, без указания века, когда они жили, — сделали современниками и учениками апостолов. Так заполнилась первоначальная история христианства в Галлии благочестивыми апокрифами и романическими выдумками [262].

В IV веке эти легенды были еще неизвестны. Один из знаменитейших авторов эпохи Сульпиций Север пишет просто в своей Хронике: «При Марке Аврелии разразилось пятое гонение. Тогда впервые увидели мучеников в Галлии, так как Господня вера поздно принята была за Альпами» [263].

Христианство пришло в Галлию с греческого Востока. Греческие, сирийские, азиатские купцы постоянно появлялись на берегах Прованса, поднимались по Роне. В I и II веках эти иностранцы, являясь из областей, где процветали церкви, основанные св. Павлом и его сподвижниками, должны были занести христианство: в Провансе найдено немало христианских эпитафий, и в них долго держался греческий язык. Во второй половине II века существуют христианские общины во Вьенне и Лионе. В одном письме к «братьям Азии и Фригии… служители Христа, живущие в Лионе и Вьенне» рассказывают о мучениях, «которым подверглись их братья при Марке Аврелии»… Это — старейший и ценнейший документ для истории христианства в Галлии.

Факт посылки этого письма обнаруживает тесные отношения между городами ронской долины и церквами Азии. Сверх того, известно восточное происхождение некоторых мучеников: епископ Потин был из Азии, Аттал — из Пергама, врач Александр — фригиец. Они принадлежат к разным классам общества. В Лионе и во Вьенне мы находим благородного Веттия Эпагата, бедную служанку Бландину и т. д. Эти верные составляли небольшую общину, именовались «братьями», помогали друг другу, поддерживали бедных вдов, сирот, были преисполнены духа милосердия, вызывавшего восхищение даже их врагов. Они собирались для пения молитв, прославления Бога и скромных трапез, имя которых ( стр. 272 греч. текст) означает «любовь».

Несомненно, лионская община просуществовала уже некоторое время, прежде чем появиться в истории. Первым ее центром был, вероятно, купеческий квартал Эне. В августе, когда вокруг алтаря Рима и Августа сходились представители Галлии, тут открывалась ярмарка. Толпа относилась враждебно к христианам за их обособленность, осуждение языческих праздников, за окружавшую их таинственность. О них распускали слухи, будто они почитали бога с ослиной головой, на своих собраниях убивали ребенка, съедали его мясо и предавались ужасному разврату.

В царствование Марка Аврелия, в 177 году, эта вражда обострилась вследствие общественных бедствий, в которых винили христиан. Кроме того, Лион был религиозным центром. Его праздники были источником не только увеселений, но и выгод для жителей: стало быть, христиане, отвращаясь от официального культа, подрывали честь и благосостояние города. Им стали запрещать посещение общественных бань, форума, оскорбляли их на улицах, бросали камни, грабили их добро. Наконец нескольких схватили II, в сопровождении трибуна, магистратов и громадной толпы, привели на форум, где их допросили и где они признали себя христианами. Но лионские магистраты не имели права жизни и смерти, пришлось ждать наместника провинции. Все это очень характерно для выяснения причин гонений. Гуманные императоры, а такими было большинство императоров II века, и большая часть провинциальных наместников неохотно применяли крутые меры против христиан. Но толпа брала на себя инициативу, она являлась к преторию, таща нескольких несчастных, опьяненная собственными криками. Перед грозящим бунтом магистрат был вынужден начать дело.

Императорский легат приехал. Нам неизвестно его имя, очевидно, это был человек жестокий, ибо он использовал свое суровое право — право прибегать к пыткам, раз дело шло не о римском гражданине. Верные следили с тревогой за допросом, стоя в первых рядах толпы. Молодой Веттий Эпагат, принадлежавший к лионской аристократии, приближается к трибуналу и просит позволения ходатайствовать за обвиняемых. Поднимается крик изумления. «Ты — христианин?» — спрашивает его легат. — «Да», — отвечает Эпагат твердо. Тогда его схватывают… Таким образом, достаточно было признать себя христианином, чтобы попасть под кару закона [264].

После каждого допроса обвиняемых уводили в темницу. Новые аресты увеличивали их число. Хватали их рабов, не принадлежавших к христианству, и пытками исторгали у них сообщения о чудовищных кровавых оргиях, в которых обвиняли христиан. Заключенных терзала и другая тревога. Уже десять из их среды ослабели среди этих страданий: выдержат ли остальные до конца пытки допроса, муки близкой смерти? Христиане смотрели на муки как на славное, но страшное испытание, которое трудно выдержать без приготовления, и Тертуллиан в некоторых своих трактатах дает правила, как укрепить тело и сделать его менее чувствительным к страданию. Ярость толпы, солдат, легата увеличивалась по отношению к тем, которые подавали твердый пример мужества, как Санкт — диакон Вьеннской церкви, Матур — новообращенный, Аттал из Пергама, служанка Бландина. Магистрат, допрашивавший Санкта, спросил его, из какой он страны, из какого города, свободный ли он человек или раб. «Я христианин» — был ответ, намекавший, что в этом имени была и родина, и семья. Легат велел приложить к телу мученика раскаленные полосы меди. Мясо горело, но Санкт не поддавался.

В упоении небесной радости ему уже мнился источник живой воды, истекающий из лона Христа, который его освежал и укреплял. Когда его перенесли в темницу, тело его представляло сплошную зияющую рану. Через несколько дней это кровавое и вспухшее тело снова подвергли истязаниям, в надежде, что дух мученика ослабеет. Но Санкт боролся с новой энергией.

Не менее мужественна была Бландина. Она была молода и нежна. Ее госпожа — христианка, как и она, и остальные верные трепетали за нее, боясь, что она ослабеет, «но Христос — гласит письмо — пожелал показать, что ему угодно прославить смиренных, малых и презираемых людьми». Бландина утомила палачей, которые с утра до вечера сменялись, подвергая ее всем родам пытки. Они признали себя побежденными, с изумлением видя упорство этого слабого тела, истерзанного ранами, которое, — говорили они, — могла убить первая пытка. Бландина, чтобы укрепиться в борьбе, повторяла, как славный атлет: «Я христианка… Мы не делаем зла»… Героизм маленькой служанки, как верно замечено, был моральной реабилитацией раба.