Андрей Ганин - Семь «почему» российской Гражданской войны

По словам Медведева, все то, что им известно об омских событиях и о ходе эвакуации, свидетельствует о полной растерянности и невероятном хаосе; чешская пробка является смертельной угрозой для сотен наших военных и беженских эшелонов, оставшихся к западу от Красноярска. Чехи движутся стихийно, думают только о себе и о своих шкурных и матерьяльных интересах, и нет силы, которая могла бы заставить их изменить их действия.

Нокс чрезвычайно взволнован всем, происходящим в Сибири; как будто бы наш злой рок устроил нарочно так, чтобы в столь тяжелые минуты этот истинный и убежденный доброжелатель России оказался в отсутствии из Омска.

Я во многом не согласен с его действиями и очень его виню за выдвижение Сахарова, за северное направление [1924]и за излишнее вмешательство в процесс распределения разных видов союзного снабжения, но уверен в его желании нам всемерно помочь и победить большевиков.

В городе опять слухи о расстреле Семеновым Гойера, Михайлова и Сукина; если бы это оказалось правдой по отношению к двум последним, то тогда мало было бы сказать, что и атаманы бывают иногда полезны, было бы грубое, по форме, беззаконие, но вместе с тем и заслуженное возмездие за то огромное зло, которое было нам причинено этими двумя революционными выкидышами.

На днях помощник Крашенинникова принес мне ряд старых шифрованных телеграмм Михайлова, в которых делались заказы на платья, парфюмерию и разные дамские надобности супруги господина министра финансов (бывшей жены Гришина-Алмазова); исполнителем поручений был управляющий местной конторой Государственного банка.

Получили категорический отказ союзного командования поставить его войска для охраны Сучана и других отдельных районов. Я вновь доложил Розанову, что ради спасения последних остатков наших стрелковых полков мы должны отказаться от старой системы разброски их по отрядам и ротам и сосредоточить их во Владивостоке, Раздольном и Никольске, с принятием самых экстренных и решительных мер по приведению их в порядок. Опять был Дон Кихотом и заявил, что готов принять должность н[ачальни]ка 9 дивизии, но при условии полной власти по перетасовке командного состава и отпуска необходимых матерьяльных и денежных средств на приведение всего в порядок и благоустройство.

Доложил, что если союзники отказываются дать охрану Сучана, то мы должны убрать оттуда последнюю оставшуюся там роту и ничего туда не посылать. При крайности обойдемся и без сучанского угля; он больше всего нужен самим союзникам, а главное – чехам, так как от него зависит правильность и энергия движения по железным дорогам.

Разрешение продовольственного кризиса все затягивается. При всем отвращении к атаманским приемам я уговариваю Розанова отказаться от содействия уполномоченного Министерства снабжения и распорядиться самому – это его законная обязанность, вызываемая совершенной исключительностью положения; мы не можем допустить, чтобы на войска обрушился подлинный голод.

12 декабря. Принимал офицеров, присланных от нескольких частей с записками о неотложных нуждах; картина тяжелая, но не непоправимая, если взяться за дело быстро, энергично и не жалея средств. Скаредничать теперь не приходится, ибо в состоянии войск весь залог нашего текущего и грядущего положения. Всякая революция начинается с брюха; если нам удастся выправить наши полки и сделать их хорошо одетыми и сытно кормленными, то это и будет лучшим средством для борьбы с большевиками.

Уговорил Розанова передать продовольствия владивостокского населения заботам городского управления и отпустить для этого городу валютный заем из хлопковых денег. Был у меня приехавший из Омска Тельберг [1925]; рассказал много очень печального, но почему-то счел нужным засвидетельствовать, что все лучшие представители Владивостока поголовно высказали ему свою радость по поводу резкой перемены в действиях правительственной местной власти, вызванной моим-де сюда прибытием.

Вместо денег в обращение выпустили листы выигрышного займа 1917 года (тогда не осуществленного); они нарядны на вид и сразу пошли в ход с лажем [1926]по сравнению с остальными (даже и в Харбине); только очень громоздки.

13 декабря. На мое уведомление, что мы сняли свою последнюю роту из Сучанского района, последовал вызов меня в штаб союзного главного командования.

Начальник штаба генерал Инагаки попробовал начать в очень резком начальническом тоне, но я сразу же оборвал, попросил не забывать, что я ему не подчинен, и если он желает продолжать в том же духе, то я отказываюсь вести дальнейший разговор и буду ходатайствовать, чтобы меня принял сам Ойя.

От неожиданности (японцы не привыкли к такому отпору) Инагаки опешил, зашипел, но подобрался и перешел на вполне корректный тон. Я не без труда все же вдолбил в его голову, что при всем нашем желании самим нести охрану наиболее важных и беспокойных районов нашего края, мы не в состоянии этого выполнять, так как нельзя держать на далеком отлете и в очень тяжелых и опасных условиях кучки плохо одетых и малодисциплинированных послереволюционных солдат. Рекомендовал ему беспристрастно оценить положение русского старшего командования после того, как целых три роты с оружием, пулеметами и большим запасом патронов ушли на красную сторону.

Если мы пошлем туда три новых роты, то ничто не гарантирует и не может гарантировать, что через несколько дней они [не] последуют по тому же пути и окажутся в рядах партизан и усилят последних очень нужным для них боевым снабжением.

После этого разговора Инагаки ушел с докладом к Ойя; по возвращении объявил, что главнокомандующий оставил вопрос о немедленной посылке наших рот открытым, но приказал передать генералу Розанову, чтобы тот организовал возможно скорее посылку на Сучан специальной военной экспедиции из надежных частей для водворения там порядка.

Совершенно не представлю себе, каким образом мы сможем исполнить этот приказ; ведь все, что можем считать надежным, это Инструкторская школа и гардемарины.

Какая-то совершенно несуразная телеграмма, подписанная главнокомандующим войсками Дальнего Востока генералом Сыровой [1927]; если это не путаница, то неужели же ради какого-нибудь компромисса с чехами мы опять попали под команду чешского генерала.

14 декабря. Красные партизаны разгромили станцию Дормидон-товку и сожгли живьем трех офицеров стоявшей там роты 36 Сиб[ирского] полка; от спасшихся известно, что стояли без всякого даже ближайшего охранения и были захвачены спящими; часть роты перешла к партизанам, унеся с собой три пулемета. Итого, за последнюю неделю мы потеряли четыре роты, девять пулеметов, пятьсот винтовок и более миллиона патронов, а красные партизаны сделались, соответственно, сильнее.