Андрей Ганин - Семь «почему» российской Гражданской войны

16 декабря. Все утро был терзаем очень продолжительными [1935]беседами с представителем вновь родившейся Украинской рады, за которой виднеются такие фигуры, как Иванов-Ринов, Хрещатицкий и недавно появившийся Вериго, как будто бы восстановивший свой фавор у Семенова и присланный сюда последним с какими-то конфиденциальными поручениями и немедленно же примазавшийся к Раде в качестве щирого украинца.

Пришли ко мне просить денег и продовольствия и притом в распоряжение старшины Рады, представленной атаманом по фамилии Горовой, секретарем Мова в ярком галстуке, с закрученными вверх усами и с самой жульнической физиономией и покровителем-проводником в лице Вериго, внушительно заявившего, что атаман Семенов всецело на стороне национального украинского объединения и встретит сочувственно всякую ему помощь.

Рекомендовал обратиться к начальнику гражданской канцелярии, т. е. К[рашениннико]ву, сказав, что весь такой вопрос не входит в сферу моей ограниченной военной компетенции.

Опять задрался с Инагаки, который обиделся за то, что я не сразу принял их офицера для связи, присланного в штаб за какими-то пустяковыми сведениями. Инагаки пожаловался на меня Розанову, а я заявил последнему, что лучше всего назначить для сношения с японцами кого-либо из болтающихся здесь генералов, выбрав из них наиболее покладистого, а меня освободить от всяких дел, касающихся союзников; при этом напомнил, что, предлагая свои услуги в роли временного начальника штаба, я вполне определенно обещал наладить профессиональную работу самого штаба, но категорически отказывался путаться в международные отношения, во всякую политику и гражданские дела.

17 декабря. Сибирский фронт докатился уже до Новониколаевска и близок уже к медленно ползущей на восток чешской пробке, забирающей все без исключения паровозы и пожирающей весь уголь и местные запасы продовольствия. Всячески стараюсь дать решительное направление главнейшим вопросам по устройству войск округа, чтобы облегчить дальнейшую работу Смирнова. Условился с С.Н., что ради уменьшения впечатления, которое, несомненно, вызовет мой уход с должности начальника штаба, я получу сначала кратковременную командировку в Харбин и по возвращении сдам штаб Смирнову, если до того времени сюда не приедет Бурлин, уже назначенный, но застрявший в пути и никак не могущий проскочить через чешскую затычку.

Крашенинников, видимо, уже знает о моем решении, ходит гоголем, но на докладах сугубо почтителен, просит советов и указаний и т. п.

18 декабря. С удовлетворением прочитал заявление предсовмина Третьякова, что деятельность Министерства снаб[жения и] продовольствия – это сплошное преступление. К нашему горю, все это констатируется с великим и едва ли поправимым теперь опозданием, когда все ползет и рассыпается.

Одно несомненно, что все рули правления надо передать новым людям совершенно исключительной энергии, распорядительности и решительности, дав им неограниченные полномочия и средства (напр[имер], на должность председателя Совета министров выдвинуть генерала Каппеля, на снабжения – генерала Прибыловича [1936]).

Надо оживить мертвый государственный аппарат, вложить жернова в пустые административные мельницы. Если не закрывать глаза и не бояться правды, то партизанская старшинка вроде Старика [1937], Ворона [1938], Дяди Антона, Шевченко [1939]и Кравченко, распоряжающаяся в сопках и ворующая у нас целые роты, располагает теперь большей фактической властью, бо́льшим авторитетом и большей сферой активного действия, чем любой из наших министров.

Все катится куда-то в черту, а в Иркутске занимаются переименованиями: знаменитое Морское министерство во главе с не менее знаменитым министром адмиралом Смирновым переименовано в Главное управление морского ведомства.

Из полученных здесь приказов Семенова явствует, что незадолго до эвакуации Омска Иванов-Ринов отправил своего сына в Читу на должность личного адъютанта при атамане; типичное проявление родительской заботы, особенно поучительное при одновременном требовании всеобщего ополчения и борьбы до последней капли крови при отстаивании сибирской казачьей столицы [1940]; повторение «ребята вперед, а мы… за Вами!»

19 декабря. Все наши телеграммы в Иркутск с самыми настоятельными запросами остаются без ответа; меня это очень тревожит, так как наводит на мрачные мысли о размерах и последствиях происходящего там и уже несомненного развала. На наше горе, председателем комиссии по заграничному снабжению здесь сидит генерал Рооп [1941], необычайно элегантный и подтянутый, но оказавшийся удивительнейшим буквоедом самой редкой марки, казалось бы, невозможной даже для такого блестящего кавалериста.

В его распоряжении находятся кредиты и разные предметы снабжения, прибывшие из-за границы, но он самым решительным образом отказался нам хоть чем-нибудь помочь, основываясь на том, что он подчинен военному министру и без разрешения или наряда последнего не имеет-де права распорядиться ни одной копейкой и ни одним фунтом.

Все мои указания на исключительность положения и на полный перерыв связи с этим самым министром не имели никакого действия; так мы ничего от Роопа и не получили.

Его канцеляризм доходит до того, что прибывшие из Франции маленькие танки две недели уже стоят погруженными на платформах и никуда им не отправляются, так как он ждет ответа на свой вопрос, можно ли направить их по ранее данному наряду на Томск или же изменить назначение.

Когда я узнал о нахождении этих танков на Эгершельде, то стал настойчиво просить отправить их хотя бы только до Читы. В бытность в Омске я с немалым трудом добился их отправки из Франции, причем на их долю выпало немало приключений, прежде всего их не хотели грузить марсельские рабочие, а когда это обошли и танки все же добрались до Владивостока, то оказалось, что при них забыли отправить карбюраторы к моторам и еще какие-то части. Отчасти выручило то, что наш офицер, сопровождавший танки из Франции, догадался прикарманить и привезти старый карбюратор, по которому удалось построить необходимое число новых.

Теперь, казалось, не могло быть и тени сомнения, что танки никогда уже не могли попасть в Томск, так как и армии быстро катились на восток, а чешская пробка не пропускала на запад ни одного паровоза, не говоря уже о целых поездах.

Поэтому я и просил передвинуть танки в Забайкалье, что по условиям железнодорожного транспорта было еще возможно, а там они были бы на полторы тысячи верст ближе к цели своего применения, но и в этом, очевидном деле Р[ооп] упрямо стоял на своем.

20 декабря. Действительность победила крайние предположения «известного пессимиста» барона Будберга. Телеграф разнес ужаснейшую по своему содержанию телеграмму адмирала, оповещающую союзные державы и их представителей, что чехи остановили все движение на западе и обрекают на смерть и мучения сотни эшелонов, вытянутых вдоль сибирской магистрали и наполненных ранеными и больными, женщинами и детьми.