Андрей Ганин - Семь «почему» российской Гражданской войны

У него огромный служебный, строевой и хозяйственный опыт; очень скромен, но пользуется редким авторитетом у офицеров и нижних чинов. Но все это может наткнуться на сопротивление обиженного Томилко, фактического хозяина и начальника частей своей бригады, составляющей главную основу владивостокского гарнизона.

Со мной в поезде едет помощник коменданта ст. Владивосток; он ведает погрузкой на Эгершельде и говорит, что первые эшелоны чехов, уже отправленные на пароходах, забрали с собой все доски внутреннего оборудования вагонов, все фонари, ведра и сигнальные веревки и вынули все оконные рамы, заявив, что все это куплено на их собственные деньги, а потому им принадлежит. Повторение в огромном масштабе «давай и веревочку, и веревочка пригодится» или дитерихсовского «мы бедные; где же нам взять, если сами о себе не подумаем».

В Пограничной ко мне в вагон зашел Лехмуссар [1949], бывший помощник начальника контрразведки штаба округа, служащий теперь на такой же роли у Калмыкова; едет в Харбин с каким-то поручением; вид запуганный, и, несмотря на старую мне подчиненность, упорно молчит про то, что делается в Хабаровске.

Только когда я спросил его про нескольких старых офицеров штаба округа, остававшихся в Хабаровске, то он пугливо и оглядываясь по сторонам проговорил шепотом, что Колесников и его помощник по отделению, «пропали без вести», и на мой недоуменный вопрос, как же это произошло, добавил, заикаясь, что в Хабаровске это постоянно случается.

Лехмуссар видывал виды, когда работал с провокатором Фиошиным и надо много, чтобы довести его до того перепуга, в котором он, очевидно, находится, – тем более что он, несомненно, пользуется у Калмыкова доверием, т. к. иначе Хабаровск не выпускает от себя тех, кто слишком много знает.

24 декабря. Отдыхаю от владивостокского кавардака и по обычаю своему пытаюсь свести итоги своего пятинедельного пребывания на старом пепелище.

Поехал туда лечиться и подремонтироваться, а попал в весьма бурную и неприятную кипень неожиданных для себя событий.

Думаю и боюсь, что никакой пользы там не принес – по невозможности это сделать по всей совокупности обстановки (союзники, Розанов, развал в войсках, выпущенные вожжи и давно уже упущенные мероприятия, рост партизанщины; постепенное внедрение влияний Хабаровска и Читы и т. п.).

Похоже на то, что сыграл роль лишнего камня, хлопнувшегося в это взбаламученное болото и вызвавшего некоторые временные потрясения и второстепенные брызги, но не более. Хотел улучшить жизнь и служебные условия в войсках, но смог осуществить очень мало, так как не было денег и средств, хотел поднять авторитет русского командования, но оказалось уже поздно: слишком уже мы приучили союзников, а в особенности японцев и чехов, считать себя полновластными хозяевами и требовать от нас молчаливой покорности и, как это ни тяжело сознаться, – чисто лакейского послушания. Даже в отношении освобождения Розанова от гибельного на него влияния Крашенинникова потерпел неудачу, так как наткнулся на непоколебимую уверенность С.Н. в великих способностях и государственной полезности этого революционного выкидыша-авантюриста.

Даже те надежды, которые были вызваны в населении Владивостока и в войсках фактом моего появления в роли начальника штаба округа, должны будут принести некоторый вред, ибо нет ничего хуже обманутых ожиданий, особенно же теперь, после всего переиспытанного и под грозными тучами весьма тревожного будущего.

Суждены были благие порывы, а свершить их оказалось невозможным, выходит как будто бы, что лучше было и не начинать, ибо приспособиться к владивостокской обстановке я также не мог, как и в Омске; такому сорту людей, как я, теперь, очевидно, уже не место; вреда от них нет, но и практической положительной пользы тоже не предвидится.

Тяжело это сознавать, но иного вывода быть не может, надо искать какого-либо иного применения своих сил; в размышлениях рисуется проект предложить свои услуги академии Генерального штаба, но не на преподавательском поприще (к нему я совершенно не способен), а по отделу разработки истории войны, где я несомненно могу быть полезным. Если академия оснуется во Владивостоке на Русском острове, то устройство при ней было бы подходящим для меня исходом.

25 декабря. Приехал обратно в Харбин; единственный плюс от сделанного путешествия – это несомненное улучшение здоровья, и главным образом благодаря Акацатову, который помог мне и без операции. Харбин застал переполненным всякими слухами; на самой станции комендант сообщил мне, что в Чите идет бой: с одной стороны японцы и семеновцы, а с другой чехи, которых атаман велел как будто бы разоружать при прохождении через Читу; ожидается якобы вмешательство американцев.

По тому, что мне было известно во Владивостоке, все это маловероятно, как в отношении японцев, так и американцев.

От Самойлова узнал, что ночью получена телеграмма Семенова, что указом Верховного правителя он назначен главнокомандующим войсками Иркутского, Читинского и Приамурского военных округов; начинается, очевидно, осуществление читинской программы. Одна новая ступенька в нашем положении: главнокомандовали Крыленко [1950]и Гайда, почему же не главнокомандовать читинскому Гришке?

Это назначение вызвало здесь панику; с одной стороны, боятся вторжения Семенова в полосу отчуждения и переноса его столицы из Читы в Харбин, а с другой, откуда-то пущены слухи, что китайцы собираются устроить на днях Варфоломеевскую ночь и перерезать русских и японцев; положение и настроение характеризуется тем, что этой нелепости верят, и квартиры начальства железнодорожного и военного охраняются уже караулами и часовыми.

Финансовое положение тяжелое; охранная стража не получила жалованье за два месяца.

26 декабря. Виделся с Хорватом, поделились осведомлениями; рекомендовал ему обменяться с Розановым надежными и доверенными представителями, чтобы держать связь и работать в одном направлении, рассказал про уродливости наших контрразведок, шпионящих за своими же русскими начальниками и вносящих разлад и разложение туда, где должно быть доверие, единодушие и единство действий, против общих врагов и полуврагов.

Опять сдонкихотствовал и предложил даже свои услуги поехать в Читу и постараться привлечь Семенова к общей русской работе; на мою удачу, это не входило в планы Хорвата, а если бы он согласился, то наверно я не вернулся бы из Читы живым; это я сообразил уже после того, как сделал свое предложение, но самому идти на попятный не пристало.

Хорват дал мне телеграмму генерала Сырового, ответившего Семенову, что если тот так силен, что может остановить чехов, то зачем же он сидит в Чите и не бросился на фронт, чтобы там остановить большевиков и выручить своих братьев.