Андрей Ганин - Семь «почему» российской Гражданской войны

Я все время молчал; когда Розанов спросил мое личное мнение, то я доложил, что очень сомневаюсь в искренности партизанских предложений, так как не вижу никаких причин и оснований для такого миролюбия; их силы все время растут, а наши уменьшаются, причем всякому младенцу ясно, что у нас нечем бороться с партизанщиной и ей вообще чем-нибудь угрожать.

Однако, ввиду настойчивого желания старших начальников никольского гарнизона, более близко соприкоснувшихся с последними настроениями ближайших партизанских партий, я не вижу оснований отклонить их проект, который в случае удачи принесет весьма желательные для нас результаты, а при провале ничем нам повредить и ухудшить нашего положения не может.

После этого единогласно было решено дать просимую амнистию, был составлен и подписан приказ, обеспечивающий прощение всем партизанам, которые добровольно вернутся домой и сдадут оружие. Маковкин и Евецкий с копиями быстро отпечатанного приказа и в очень приподнятом настроении [1990]отправились обратно в Никольск. При разъезде участников совещания мне очень не понравилась фраза, брошенная мимоходом Вериго о том, что такая слабость может очень не понравиться атаману, которого следовало бы ранее спросить; тогда я спросил В., почему он не заявил об этом раньше во время совещания, на что тот отделался отговоркой, что это дело касается всей области, к нему, как к коменданту крепости, не относится, а потому он и не считает себя обязанным в это вмешиваться.

Для обеспечения Розанова со стороны Читы уговорил его поехать к Ойя и испросить его утверждение этого распоряжения. Розанов попросил меня его сопровождать.

Сначала Ойя ответил, что он ничего не имеет против такой примирительной меры, но когда я позволил себе вмешаться и просил более определенного решения и официального заявления, то увертливый японец от такого заявления уклонился, но довольно решительно заявил, что во всяком случае он гарантирует, что эта мера отменена не будет.

Искренно жалею бедного С.Н., влипшего во все эти переделки, в кипении которых он обречен на обвинения, осуждения, сплетни и клевету, причем сам он, если и повинен в чем, то главным образом в излишнем доверии к атаманам и к своему окружению (по доверчивости и неспособности отречься от тех, кому он раз поверил, он очень схож с адмиралом).

У него было и есть много хороших планов и благих намерений, но вначале не хватило уменья двинуть их по пути исполнения, а потом уже не было ни средств, ни возможности. В результате получилось великое бремя обязанностей и ответственности при невозможности осуществить что-нибудь положительное и при неизбежности стать единственным козлом отпущения за все и грехи, [и] ошибки, и недоделки.

Одновременно с амнистией разрешено отпустить пленных красноармейцев, не причастных к каким-либо уголовным проступкам; это вполне логично, ибо иначе нет никакой гарантии, что в одну какую-нибудь ночь они [не] уйдут к партизанам совместно с собственной охраной.

Вечером Ойя вызывал к себе Розанова, который опять-таки просил меня его сопровождать, мотивируя это желанием иметь свидетеля с достаточно высоким положением и чином. Разговор продолжался более двух часов; Ойя начал с того, что действительность доказала, что та политика, которую вело правительство адмирала Колчака, оказалась неприемлемой для населения Сибири и Дальнего Востока, а потому все надо переделать и установить такой порядок, который устранил бы все обнаруженные недостатки и ошибки и был бы полезен для всего населения.

По мнению японского главнокомандующего, необходимо тесное и умелое сотрудничество военной и гражданской власти при участии всего дельного и талантливого, независимо от принадлежности к той или иной партии, за исключением большевиков и крайних левых. Военные власти должны воссоздать вооруженные силы, а гражданское управление установить законность, основные положения всякой государственности и полный порядок. Временно порядок в крае будет поддерживаться японскими войсками, каковых с приходом сюда новой 13 йдивизии будет вполне достаточно и которые возьмут на себя обеспечение движения по железным дорогам и недопущение никаких вооруженных столкновений в полосе дорог и в местах своего расположения, но воевать с большевиками не будут и только в случае нападения ответят силой на силу.

Сейчас власть передана атаману Семенову, и поэтому японское командование будет его поддерживать, надеясь, что он сумеет осуществить необходимую государственную программу при помощи выборных лиц от населения (эту часть разговора Ойя не смог выразить по-немецки, а передавший ее переводчик плохо владел литературным языком – удалось уловить только общий смысл при очень туманной роли этих выборных).

В заключение Ойя как бы мимоходом высказал, что он и его подчиненные не могли вмешаться во все, что произошло в последние дни в районе Иркутска, так как это было вне сферы их полномочий, но что он и все японцы очень огорчены тамошними событиями.

Я позволил себе доложить свой пессимизм в отношении продуктивности совместной работы правых и левых группировок и высказал пожелание, чтобы главнокомандующий союзными войсками вызвал к себе лидеров этих группировок, выяснил им позицию, желания и условия Японии и предупредил, что помощь последней возможна только при полном отказе от партийных домогательств и при обязательстве самого дружного сотрудничества в восстановлении государственности, порядка и матерьяльного благополучия.

Мое предложение было принято, и Ойя просил прислать ему список лиц, которых следовало бы пригласить для выслушания такого заявления.

Перед расставанием последовали два довольно оригинальных вопроса; сначала Ойя спросил Розанова, кто такой генерал Болдырев и зачем он сюда приехал, на что Розанов рассказал служебный стаж Б., но отозвался незнанием цели его здесь появления (о последней Ойя знает, наверное, лучше нас всех).

При самом же прощании Ойя ошарашил Розанова, спросив его, какие меры приняты им в случае необходимости оказать вооруженное воздействие на чехов и американцев. Р. совсем оторопел и отделался ответом, что на такой случай в его распоряжении нет достаточных сил, что и вынуждало его, а в случае крайности должно вновь принудить прибегать к переговорам и компромиссам.

Трудно понять, чем были вызваны это приглашение и этот разговор с явным притворством о незнании не только цели приезда Болдырева, но даже и кто он такой. Все пункты, о которых говорил Ойя, уже известны, жуются и в Чите, и здесь и очень схожи с программой Болдырева, а происхождения они, несомненно, японского.

Условия беседы и мое положение не позволили мне задать Ойя вопросы, почему же высказанные им общие положения о государственности, законности и порядке не были положены в основание всей деятельности союзного командования с самого начала союзной интервенции и почему японцы так усердно способствовали созданию, развитию и охранению читинского и хабаровского нарывов и этим связали руки адмиралу и его правительству и подняли против нас все население; главные ведь беззакония совершались у Семенова и Калмыкова, а их безнаказанность способствовала повсеместному распространению атаманщины всевозможных калибров и развело всюду беззаконие и насилие. Если бы японцы не спасли Семенова, когда он открыто восстал против адмирала, то не могло быть сомнений, что власть и авторитет Омска были бы бесконечно выше и прочнее, а тогда могло быть осуществлено очень и очень многое положительное и широко государственное.