Андрей Ганин - Семь «почему» российской Гражданской войны

По распоряжению адмирала, как-то до нас добравшемуся, получил от Розанова три тысячи иен как пособие для поездки для лечения в Японию. Глубоко тронут этим ко мне вниманием, оказанным в такое тяжелое для самого адмирала время. Не знаю только, ехать ли сейчас в Японию и не сберечь ли эти деньги на черный день. Жалованье, хотя и на сибирские, я все же получаю, а будущее закрыто очень мрачными тучами.

Вечером до меня добрался Станишевский, вернувшийся опять на насиженное место в штаб крепости (он там ходячая справка по всем делам и вопросам); он слышит многие разговоры толкущихся там семеновцев, хвастающих, что скоро здесь будет вторая Чита и всех возьмут в настоящие атаманские ежовые рукавицы. Об остальном, о состоянии войск, о развитии партизанского движения и о том, что же будет дальше, никто и нисколько не интересуется; заняты самоназначениями на разные должности, выбором и обстановкой квартир, нарядом автомобилей и прислуги и предварительными пока, кутежами в сообществе молодых японских офицеров; появились уже кандидатки на амплуа Машки Шарабан [1977]разных рангов.

Кое-кто из состоятельных владивостокских старожилов запаслись уже паспортами и билетами на Цуругу или Шанхай, зная по опыту Читы о возможных для них последствиях установления здесь «настоящего» атаманского режима и будучи достаточно хорошо осведомленными о «читинских рекордах» белого чекиста Вериго.

14 января. Новый 1920 год [1978]. Что-то он нам принесет. Казалось бы, ничего не может быть хуже его предшественника, но сейчас все ауспиции [1979]весьма грозные. По последней сводке, Иркутск занят партизанами какого-то Карандашвили [1980]; где Каппель и что делается с армией, неизвестно. Сейчас, когда более чем когда-либо необходимо полное и верное осведомление, все его органы онемели; отчасти в этом виновата Чита, установившая собственную цензуру; со стороны получается впечатление, что семеновские поводыри решили сделать главным и единственным фокусом внимания своего новорожденного главнокомандующего, а все остальное как бы вывести в расход.

Совершенно не понимаю позиции союзников; помогают ли они нам или же все это одна только комедия? Крах омского режима и потеря нами всей Сибири настолько очевидны, что следовало что-то предпринять. Если решили базироваться на Семенова, то неужели же у союзных здесь представителей не хватает мозгов на то, чтобы сначала самым решительным образом продезинфекцировать [1981]Читу и оставить там одного только атамана, и на нем, как на топоре в нашей сказке, сварить новую кашу.

Ну, а если по общей конъюнктуре над всем висит и господствует влияние жульнической компании Куроки и японских рвачей, всецело поддерживаемых своим правительством, то честнее и благороднее закрыть союзную лавочку и предоставить нас своей судьбе, и во всяком случае, не разговаривать с товарищами Карандашвили и К о, как делают сейчас Жанен и Сыровой, обязанные защищать правительство адмирала, ими признанное.

15 января. Из японского штаба проскользнули какие-то смутные слухи, что в Чите произошли не то беспорядки, не то нападение красных партизан. Американское командование объявило, что их войска спешно снимаются с охраны железной дороги и вывозятся в Манилу. Можно только сказать: «Скатертью дорога», пользы от вас было ноль, а вреда вы принесли слишком много, и вы сами и ваше пресловутое демократическое правительство. Не будь вашего вмешательства, японцы могли значительно раньше сменить чехов, а тогда все могло перевернуться совсем иначе, чем теперь. Свернуть шею атаманам вы не смогли, а на моральную, а кое-где и тайную матерьяльную поддержку красным партизанам, ваш Гревс и К оока-зались способными.

Опять заходил Никонов; по-видимому, желает использовать мое знание владивостокских условий для своих целей; несомненно, что он и Вериго собирают матерьялы для будущего утопления Розанова, могущего сильно поплатиться за подвиги своих приближенных. Сейчас идет секретное обследование махинаций все того же Кузьминского; уже выяснено, что сей гусь провел весьма крупную мошенническую сделку с фирмой Буа Ландри, устраивая для нее незаконный ввоз крупной партии иностранных вин и получив за это «на имя командующего войсками округа» приличную взятку винами и закусками на несколько сот тысяч рублей.

Другой, состоявший в распоряжении Розанова, полковник Степанов (из казанских героев и чешских приятелей) [1982]истребовал для командующего войсками двадцать ведер спирта! Теперь понятны те сплетни о непрерывном пьянстве Розанова, которыми был полон и ныне полон Харбин.

Зная С.Н. с училища и встречаясь во время всех поездок в Петербург в 1907–1913 годах, я мог давать голову на отсечение, что он отличался всегда очень умеренным образом жизни, и потому был поражен, когда еще в Омске стали поступать донесения об его разгульном поведении.

Недурно его отблагодарили его же подчиненные.

16 января. Тяжелый и прискорбный день. Полковник Изоме сообщил, что чехи передали адмирала в руки Иркутского эсеровского «правительства» (так и сказано «правительства»; настолько глубоко упало это название) [1983]. Одновременно Семенов объявил, что на основании последних распоряжений адмирала принимает на себя всю полноту верховной власти и верховного командования. Итак свершилось, и омское действо пришло к небывало трагическому концу. По-видимому, не подлежит сомнению, что роль Иуды в гнуснейшем омском предательстве сыграл Жанен, а исполнителями были чехи. Очень темна роль японцев, у которых в Забайкалье было достаточно сил, чтобы играть там главную роль и заставить чехов самым серьезным образом с собой считаться; чехи могли чихать на Семенова, но отлично понимали всю гибельность для себя каких-либо серьезных столкновений с японскими войсками.

Под страшным ударом известия о предании адмирала в моей голове зашевелились ужасные подозрения о возможности умышленного бездействия японцев, решивших-де не мешать ликвидации всех остатков Омска, до адмирала включительно, с тем, чтобы пустить в ход свою уже подготовленную читинскую махинацию.

В былые времена, при старой самурайской этике, такое предположение было бы совершенно невозможным nonsens’ом, но теперь после тех гибельных изменений в нравственном кодексе, которые внесли в японское офицерство гнилые порядки их интервенции, мой пессимизм имеет право на некоторые основания.

Очень многое, что я наблюдал в Харбине и Владивостоке и что подтверждалось многочисленными рассказами и сообщениями о поведении влиятельных японских начальников и офицеров в Чите, наводило меня всегда на грустные мысли о слабой сопротивляемости японцев не только против чужеземной физической инфекции, но и против нравственного разложения, вносимого соприкосновением с гнилыми влияниями пресловутой европейской цивилизации, не говоря уже о той грязи и гнили, которые развились у нас в Чите и Харбине и отчасти во Владивостоке.