Наталия Таньшина - Самодержавие и либерализм: эпоха Николая I и Луи-Филиппа Орлеанского [litres]

Н.И. Тургенев (1789–1871) был участником ранних декабристских обществ, членом «Союза благоденствия», в 1824 г. уехавший за границу и заочно осужденный и приговоренный к каторжным работам навечно. В 1847 г. в Париже вышел в свет его трехтомник «Россия и русские» («La Russie et les Russes») [456]. Работа была издана одновременно в Париже, Брюсселе и Гааге на французском языке, вскоре в Берлине на немецком [457], а первый полный перевод на русском языке появился только в 2001 г. Реакция III отделения на эту книгу была в целом спокойной. В отчете сообщалось, что это сочинение «…принято было некоторыми журналистами с одобрением, но, не заключая в себе ничего любопытного для иностранцев, не имело большого успеха». В отчете делался вывод, что Тургенев «представляет Россию в таком виде, в каком она была лет за 20 перед сим, и ему, по-видимому, неизвестно о гигантских успехах, сделанных нашим Отечеством с того времени…» [458]

Каков же итог этой журнальной войны между Россией и Францией? Ни одно из опровержений книги Кюстина не имело настоящего успеха: публика ими не интересовалась и продолжала читать «Россию в 1839 году». Успех книги объясняется и тем, что она появилась в нужное время, а именно на фоне обострения франко-русских отношений в период Восточного кризиса, когда тема «русской угрозы» была весьма актуальна. Русофобия тогда, действительно, была модным явлением, что также объясняет популярность книги Кюстина.

Если во Франции читающая публика судила о России по книгам, то каковы были впечатления о России французов, которые, как и Кюстин, побывали в нашей стране? Чего было больше: восторгов или разочарований? Если для французских политиков антирусская риторика была одним из приемов политической борьбы, то были ли подвержены русофобским настроениям французы, оказавшиеся в нашей стране? Об этом речь пойдет в следующей главе.

В 1830–1840-е гг. французов в России было немного. Дабы не допустить проникновения в страну пагубных революционных идей, власти приняли драконовские меры по ограничению притока французских преподавателей и сокращению доступа в образовательные публичные учреждения иностранцам, полную лояльность которых нельзя было гарантировать. Между 1 июля 1846 г. и 31 декабря 1847 г. паспорта в Россию получили 215 человек, из которых 21 – специалисты (медики, химики, инженеры, дантисты, оптики, профессора, агрономы и два студента) [459]. В целом наблюдалось явное сокращение числа французов в Петербурге между 1818 г. (примерно 4000) и 1848 г. (2760 человек), тогда как население Петербурга за это время почти удвоилось [460]. На всю Россию численность французов увеличилась за это время с 8 тыс. до 10 тыс. человек [461].

Несмотря на то что политические отношения между Россией и Францией и после признания режима Июльской монархии оставались весьма холодными и напряженными, сотрудничество между нашими странами продолжалось. Французы были всегда востребованы в России, в том числе и за пределами столиц, а франкофония русских облегчала взаимные связи, ведь никакого лингвистического барьера не существовало. Французский язык был не просто «иностранным языком», но языком, на котором русские дворяне разговаривали, писали и думали. Для этого было необходимо не только глубокое изучение языка, но и «вживание» в национальную атмосферу другой страны. Как справедливо отмечала петербургская исследовательница Е.И. Жерихина, «пока в XVIII в. в России не было своей культуры и литературы, несколько поколений русских дворян были воспитаны на французском языке и культуре… Это породило поразительный исторический феномен, поскольку французский язык стал основным в сфере светского общения в культурной среде русского дворянства» [462].

Франкофония играла важную роль в музыке и музыкальной критике, в журналистике и прессе [463]. Некоторые из приехавших ученых постепенно отходили от своих занятий и занимались бизнесом. Например, Эжен Ралле, профессор французского языка в Москве, в 1846 г. основал здесь парфюмерную фабрику, просуществовавшую до конца века. Даже во время Крымской войны французов не особенно беспокоили в России, если они не участвовали в политике. Очень востребованы были технические специалисты, много сделавшие для России: Шато установил телеграфные линии, барон Ётелу изобрел новый тип винтовки, за что получил орден Св. Владимира [464].

Важным каналом связей между русским и французским обществом была французская пресса. Французские журналы, например, «la Revue des Deux Mondes» («Обозрение двух миров»), составляли серьезную конкуренцию русской прессе. Журналы открывали русским французскую литературу – Бальзака, Жорж Санд, А. Мюссе, А. Ламартина, В. Гюго [465].

Большинство французов, осевших в российской столице, были людьми самыми обычными. Они приезжали в Россию в поисках лучшей доли в качестве лакеев, горничных, гувернанток [466], мелких ремесленников. По переписи населения на 1869 г., в Петербурге проживали всего 2200 французских подданных. Гораздо больше было урожденных французов, принявших российскую присягу, пользовавшихся русским языком как родным и числившихся на государственной службе. Но они считались «русскими» и число их установить невозможно [467].

Как мы уже знаем, в первые дни после революции въезд французов на территорию России, Польши и Финляндии был воспрещен. Вскоре эти меры были отменены, однако теперь приезжающие в Россию находились под строгим надзором [468]. Несмотря на это, в нашей стране побывало немало французских путешественников, которые оставили свои наблюдения и путевые заметки. За успехом, славой и деньгами отправлялись в Россию многие писатели, художники, музыканты. О путешествии А. де Кюстина и его книге о России хорошо известно. О визитах в нашу страну других французов массовый читатель знает гораздо меньше. Расскажем о некоторых из них.

В 1842 г. Россию посетил известный переводчик и путешественник Ксавье Мармье (1809–1892). Он являлся сотрудником журнала «Revue des Deux Mondes», занимал кафедру профессора зарубежной литературы в Ренне и Реймсе. 3 июня 1842 г. на небольшом судне Мармье отплыл из Хельсинки в Выборг, откуда отправился в Петербург, где пробыл с 9 по 23 июня. Он был принят в литературных салонах, имея рекомендательные письма от своего друга А.И. Тургенева. С.С. Уваров, министр просвещения, предложил ему даже остаться в столице. С большим интересом Мармье осматривал достопримечательности, а также все, что ему показывали: начиная от скелета мамонта и заканчивая кофейником Наполеона. У князя В.Ф. Одоевского он встретился с Н.В. Гоголем; писатель напомнил ему одну из описанных им «мертвых душ».