Наталия Таньшина - Самодержавие и либерализм: эпоха Николая I и Луи-Филиппа Орлеанского [litres]

Начинает Барант с идиллического повествования о крепостных шефа жандармов графа А.Х. Бенкендорфа, с которым он был хорошо знаком и который рассказывал послу, будто его крестьяне, ощущая себя «счастливыми и довольными», сами предложили увеличить оброк, лишь бы он отказался от намерения их продавать [538]. Подобные суждения Барант слышал и от графа Орлова: «Нередко бывает, что крестьяне, когда они довольны своими господами, приходят им на помощь и оплачивают полностью или частично их долги, чтобы они только не продавали свои земли и чтобы крестьяне не перешли к другому хозяину». Граф Орлов рассказывал послу, будто его дядя Григорий Орлов слыл таким добрым помещиком, что, когда он покупал очередные земли с крестьянами, те сами предлагали оплатить часть суммы [539]. Аналогичные суждения Барант слышал и от своего соотечественника генерала К.И. Потье [540]. Характерно, что о России Барант предпочитает узнавать не от русских, а именно от французского генерала, от которого, по его словам, он получил самую полезную и полную информацию о русском народе. Так вот, генерал Потье, прочно обосновавшийся в России, ставший здесь крупным земельным собственником благодаря удачной женитьбе, рассказывал Баранту, что крепостные крестьяне в России «…не только не жалуются на свою судьбу, но считают себя не только совершенно счастливыми, но абсолютно свободными». «Взгляните, – говорил Потье Баранту, – есть ли в Европе муниципалитеты, имеющие такие обширные свободы, как русские крестьяне? Они выбирают своих магистратов, сами распределяют налоги, которые следует платить собственнику и общине, по своему усмотрению поставляют рекрутов. Часто они не имеет другого управляющего, кроме как выборного магистрата, или “голову”» [541]. Действительно, положение государственных крестьян в России было лучше, нежели положение крестьян владельческих: у них были введены зачатки самоуправления: «сельские общества» и волости имели свои сходы, избирали «голов», «старшин» и особых судей; их обеспечивали зерном в неурожайные годы, давали податные льготы, малоземельных наделяли землей.

Несмотря на подобные заверения, Барант сомневался в реальности социального мира между крепостными и помещиками. Он пишет в своих «Заметках», что вследствие крестьянских волнений и участившихся случаев расправ крестьян над помещиками некоторые из последних «…не рискуют жить на своих землях и никогда там не бывают» [542]. По мнению В.А. Мильчиной, «Барант был одним из редких собеседников А.С. Пушкина, склонных внимательно прислушиваться к его рассуждениям об угрозе, которую таит в себе крестьянский бунт» [543]. Тем более что в бытность Баранта в России крестьянские восстания вспыхивали постоянно. На страницах своих «Заметок» посол описывает крестьянский бунт в Симбирске и отмечает: «Каждый год в разных частях империи происходят подобные вспышки, однако их – более или менее быстро, но всегда с легкостью – подавляют». Правда, продолжает дипломат, «ни правительство, ни помещики об этом ничего не говорят, по крайней мере иностранцам. Благодаря расстояниям и редкому населению эти восстания всегда носят локальный и изолированный характер» [544].

Кроме того, социальная гармония между крепостными и помещиками, по словам Баранта, вряд ли была возможна по причине отсутствия у крестьян и в целом у низших сословий гражданских прав. Он писал: «Куда может пойти свободный крестьянин?.. Допустим, что у него есть деньги, но закон не позволяет ему приобрести землю, поскольку он не дворянин. Может быть, он найдет себе применение в другой сфере? Но там есть свои работники, и в его услугах никто не нуждается. Он оказывается привязан к земле и становится неотделим от нее» [545].

Именно в отсутствии соответствующей законодательной базы Барант усматривает одно из главных препятствий для развития в России среднего класса. Он отмечает, что богатые крестьяне, покупающие у помещика на год паспорт и занимающиеся в городе торгово-предпринимательской деятельностью, «владеют домами, шахтами, магазинами, но всегда от имени своего хозяина, поскольку они не могут быть собственниками». Более того, считал дипломат, эти крестьяне зачастую предпочитают оставаться под патронажем своего господина, не выкупая свободу: «Они полагают, что, став свободными, они не будут иметь никаких гарантий перед полицией, администрацией и судами. В России очень неразвито правосудие. Всякое предприятие, всякое незначительное дело там решается либо по протекции, либо за деньги, поэтому свобода для разбогатевшего крепостного будет скорее вредна, чем выгодна» [546]. Что касается коррупции, то Барант специально останавливается на теме взяточничества чиновников. Взятки в России, по его мнению, – это явление до такой степени привычное, что, когда судьям увеличили жалованье, они ровно во столько же раз увеличили размер взяток [547]. «Впрочем, – продолжает посол, – цена выкупа определяется хозяином, и обыкновенно чем богаче крестьянин, тем большую сумму выкупа с него требуют». В качестве примера Барант приводит историю крепостного графа Шереметева, богатого столичного торговца, который, узнав, что барин проиграл крупную сумму денег, тут же предложил ему сто тысяч рублей в счет уплаты долга, а также как плату за свободу. Только благодаря этому обстоятельству крестьянин получил вольную; в другом случае граф бы ему отказал или же заставил платить гораздо больше. «Однако, – удивляется Барант, – граф Шереметев является самым богатым землевладельцем во всей империи и известен своим мягким отношением к крестьянам» [548].

В России Баранта пытались убедить в том, что совершенно неправильно оценивать крепостное право в России с точки зрения западноевропейских традиций и ценностей и что в России отношения между крестьянами и помещиками носят патерналистский характер. Он и сам отмечал, что эти отношения не имеют ничего общего с жестокостью польских панов или немецких помещиков; в России нет, по словам Баранта, ни «иерархии вассалитета, ни междоусобных войн между феодалами», а «традиционная национальная мягкость сделала положение крепостных более сносным» [549]. По его мнению, «в России либо в силу привычки и обычая, либо из-за чувства самосохранения существует своего рода бережное отношение к низшим классам. Крепостными не владеют с заносчивостью средневекового сеньора или колониста с Антильских островов. Здесь очень хорошо понимают, что крепостного права не должно быть и что когда-нибудь в будущем его не будет» [550]. Это состояние общественного мнения, по словам Баранта, «…существенным образом сказывается на отношении господ к крепостным и в целом высших классов к низшим…» [551]

В то же время Барант предостерегал, что нерешенность крестьянского вопроса может привести Россию к серьезным потрясениям, хотя и отмечал усилия Николая по решению крестьянского вопроса. В письме министру иностранных дел графу Л. де Моле от 12 декабря 1837 г. он сообщал, что государь желает приготовить отмену крепостного права, «великий переход». Спустя некоторое время он вновь писал Моле: «Император очень надеется, что в его царствование во владениях, принадлежащих государству, можно будет установить режим, который сделает крепостного крестьянина арендатором определенной части земли, платящим арендную плату». За казной, по мнению Баранта, должны были последовать помещики: это последнее обстоятельство «всякий предвидит» [552]. Казимир Перье, заведовавший делами посольства с 21 августа 1841 г. по 14 августа 1842 г. после отъезда Баранта из России, также отмечал, что Барант еще в 1840 г. рассказал ему, будто император готовит «проект освобождения крестьян», не объясняя конкретно, о чем именно шла речь [553].