Наталия Таньшина - Самодержавие и либерализм: эпоха Николая I и Луи-Филиппа Орлеанского [litres]

Пройдет еще тридцать пять лет, и уже император Николай II будет стоять с непокрытой головой у саркофага Наполеона Бонапарта…

Как мы уже видели, император Николай I, опасаясь проникновения в Россию «тлетворного западного духа», стремился к предельному ограничению контактов с Европой. Непосредственно после Июльской революции российское посольство получило предписание составить список всех пребывавших во Франции российских подданных. Документ был подготовлен к 8 (20) сентября, в списке оказалось около 90 человек. Это была элита Санкт-Петербурга, а также представители других слоев русского общества: предприниматели, отставные военные, торговцы, медики, художники, студенты. Большинство русских подданных покинули Францию в начале сентября. Некоторые не смогли выполнить волю императора по причинам семейного или финансового характера. Они получили императорское разрешение остаться во Франции в качестве исключения. Это были граф Шувалов с семьей, граф и графиня Мусоргские, член Академии наук Остроградский, а также граф Я.Н. Толстой, отказавшийся покинуть Францию [728].

Несмотря на постепенную нормализацию двусторонних отношений царь крайне негативно относился к тому, чтобы русские подданные оставались на территории Франции и особенно Парижа. В соответствии с указом Его Императорского Величества от 27 апреля 1834 г. для российских подданных устанавливался следующий «срок дозволенного пребывания за границей с узаконенным паспортом»: для дворян он составлял пять лет, для «всех прочих состояний» – три года; для более длительного пребывания за границей нужно было получить личное разрешение императора или отсрочку, что было явлением весьма редким [729]. Даже родному брату, великому князю Михаилу Павловичу император не позволил поехать в Париж в 1837 г. Не побывал во Франции и цесаревич Александр Николаевич, совершая в 1839 г. путешествие по Европе.

В 1840 г. была повышена пошлина на оформление заграничных паспортов. В соответствии с Уставом о пошлинах 1842 г. заграничные паспорта выдавались либо бесплатно, либо с взиманием пошлины. Бесплатно паспорта получали только лица, направлявшиеся за границу по службе и по распоряжению властей [730]. В 1843 г. положение, хоть и крайне незначительно, улучшилось: разрешение выехать во Францию было выдано 74-м российским подданным, причем император имел право приказать вернуться домой любому из тех, в ком возникнут сомнения. Уже в следующем году был установлен возрастной ценз для выезжающих за границу. Отныне туда мог попасть россиянин не моложе двадцати пяти лет. В этом же году пошлина достигла заоблачной суммы в 700 рублей, которые могли позволить себе заплатить только весьма состоятельные люди [731].

Однако от уплаты пошлины освобождались лица, нуждающиеся, говоря современным языком, в санаторно-курортном лечении, причем исключительно на ставших тогда модными водах Бадена. Как писала Авдотья Яковлевна Панаева, супруга публициста и журналиста Ивана Ивановича Панаева, а с 1846 г. на протяжении около двадцати лет – гражданская жена Н.А. Некрасова [732], от уплаты пошлины освобождались те, «кто предоставлял свидетельство от авторитетных докторов, что болезнь их пациента безотлагательно требует лечения заграничными водами. Понятно, что все богатые люди добывали себе легко такие свидетельства и даром получали паспорты» [733]. Это объясняет, почему русские аристократы сплошь и рядом оказывались такими «хворыми» и им всем срочно требовалось лечение на водах.

Несмотря на то что формально поездки русских во Францию не приветствовались, правила и действительность не всегда совпадали. Молодые дворяне, служившие в Министерстве иностранных дел, попадая в Париж проездом, с любезного разрешения российского посла графа Ш.-А. Поццо ди Борго задерживались на месяц с лишним и осматривали все парижские достопримечательности. Русские группировались вокруг российского посольства. Образцовым представителем парижского света можно считать графа Поццо ди Борго. Хотя в его бытность послом российское посольство не могло соперничать в роскоши с посольствами Великобритании или Австрийской империи, граф чувствовал себя полноправным парижанином, и окружающие разделяли это чувство. Однако по сравнению с другими иностранными колониями русская все равно оставалась немногочисленной: согласно тогдашним французским данным, в 1839 г. в Париже проживало 1830 русских [734].

В Париже жили и содержали салоны русские великосветские дамы, переселившиеся во французскую столицу по разным причинам. В особняке на улице Святого Доминика жила Софья Петровна Свечина, еще в России, в 1815 г., перешедшая в католичество и вскоре после этого уехавшая во Францию. Ее салон сыграл немалую роль во французском «религиозном возрождении» 1830-х гг. С 1835 г. в Париже проживала княгиня Дарья Христофоровна Ливен, супруга Христофора Андреевича Ливена, российского посла в Берлине, а затем в Лондоне. Поначалу княгиня обитала на улице Риволи, в 1838 г. перебралась на улицу Сен-Флорантен, в знаменитый особняк Ш.-М. Талейрана, который после его смерти купил барон Ротшильд. Ее салон, по словам А. Тьера, был «обсерваторией для наблюдений за Европой». Она принимала цвет парижской политической элиты и европейской дипломатии, а главным украшением ее салона был известный политик Франсуа Гизо, ставший в 1840 г. министром иностранных дел [735].

Как отмечал французский исследователь Мишель Кадо, Париж оказывал мощное воздействие на русских людей, «запертых в своей стране как в казарме или тюрьме» [736]. А.И. Герцен, оказавшийся в Париже в 1847 г., приезжал в этот город «с трепетом сердца, с робостью, как некогда въезжали в Иерусалим, в Рим». «Мы привыкли с словом “Париж”, – писал он вскоре, – сопрягать воспоминания великих событий, великих масс, великих людей 1789 и 1793 года; воспоминания колоссальной борьбы за мысль, за права, за человеческое достоинство… Имя Парижа тесно соединено со всеми лучшими упованиями современного человека…» [737]Случай Герцена не был уникальным. Самые смиренные подданные Николая I стремились провести, по крайней мере, несколько недель в этом городе обетованном. По словам Кадо, «русские аристократы были не в силах выносить русский климат, и только воды Бадена и Гамбурга могли восстановить их здоровье. Однако их главной болезнью была скука» [738].

Император делал исключения для отдельных лиц, например, таких как много лет проживавший за пределами России дипломат князь П.Б. Козловский или князь П.И. Тюфякин. Князь Петр Иванович Тюфякин, в прошлом директор российских императорских театров, получивший дозволение проживать в Париже еще от Александра I, был одной из колоритных фигур Парижа Луи-Филиппа. В январе он устраивал балы, на которые приглашал самых красивых женщин [739].