Ольга Добиаш-Рождественская - Эпоха крестовых походов и ее герои

Остальное войско после более или менее длительных испытаний выбралось в Киликию и здесь вздохнуло свободно, встретив помощь со стороны местных христиан. Перед ним стоял теперь прямой путь на юг, и ближайшей целью была Антиохия. В дальнейшем движении к Иерусалиму крестоносцы рассчитывали на дружественные отношения со стороны правящей в Египте арабской династии Фатимидов. Теснимая турками, держава Фатимидов при известных условиях могла стать союзницей христиан.

Антиохийский эпизод принадлежит к самым величественным в крестоносной эпопее. Ему посвящено множество сказаний, писем, песен, мемуаров. У Антиохии подверглись очень серьезному испытанию — и во многом не выдержали его — энтузиазм крестоносцев, искренность вождей, вера в них пришедших из Европы масс. В истории остались долгая осада могущественной крепости, защищенной с севера рекой Оронтом, а с юга горой и стеной с 450 башнями; помощь армян в минуту, когда плохая организация доставки фуража, обрекла войска на голод; неожиданная поддержка генуэзского флота, привезшего инженеров и осадные машины; хитрость Боэмунда, сумевшего найти предателя, местного оружейника Фируза, и овладеть городской башней; вступление крестоносцев в Антиохию и устроенная ими резня на улицах города, где им через четыре дня, в свою очередь, пришлось подвергнуться осаде со стороны подоспевшего мосульского эмира Кербоги. В этой осаде множество крестоносцев погибло от голода и от чумы. Положение их постепенно сделалось безвыходным; спасение могло прийти только каким-нибудь чудесным образом. Они и ждали чуда, живя в атмосфере видений, грозных или утешительных, которыми так богаты оказались дни антиохийской осады. Эти видения усердно заносил в свою хронику Раймунд Агильский. Для него, импульсивного, вечно возбужденного, ад и рай отделены, точно в средневековой мистерии, тонкой прослойкой земной сцены, и сквозь проделанные в ней дыры постоянно пролезают черти и святые. Они гуляют по улицам Антиохии, смешиваются с крестоносцами и направляют их действия. Наконец монаху Пьеру Бартелеми в видении является святой Андрей и указывает, где находится в Антиохии копье, которым прободен был бок Спасителя. С этим копьем войско, руководимое Боэмундом, если верить Раймунду Агильскому, и пробило себе дорогу из зачумленного города и рассеяло турок. Так или иначе крестоносцы разгромили войско Кербоги, и путь в Иерусалим был свободен.

Но к этому времени принимают все возрастающие размеры те явления, которые и ранее расхолаживали энтузиазм самых искренних. Завоевательные планы, с которыми начинают носиться бароны, вызывают раздоры, грозят расколоть единство войска. Боэмунд претендует на Антиохию и остается здесь, чтобы укрепить обретенное княжество. Раймунд Тулузский решает вознаградить себя за счет Триполи.

В начале июня 1099 года, через три года после начала крестоносного движения, уменьшившееся вшестеро ополчение подошло к Иерусалиму. Воспоминания о горьких и разочаровывающих впечатлениях пути потонули в том чувстве восторга, с каким путники приветствовали открывшиеся им в золотое июньское утро стены священного города. Отказавшись от мысли взять Иерусалим приступом, крестоносцы обложили его осадой, принялись громить его укрепления таранами, которые доставил тот же генуэзский флот.

Рядом с обычными средствами обе стороны прибегали к священной магии. Женщины, бывшие внутри города, пеньем заклинаний пытались отвратить летящие из-за стен стрелы. Христиане, в свою очередь, совершали процессии в тайной надежде, что от трубного звука стены Иерусалима падут. 15 июля Годфрид и Евстахий проникли в город с севера, Танкред и Роберт Нормандский с запада, через ворота св. Стефана, а Раймунд овладел Башней Давида — древней цитаделью, расположенной недалеко от Яффских ворот. Крестоносцы вступили в Иерусалим.

Картина овладения городом представляется ужасной. Торжествующее христианское воинство топило мусульманское население в его собственной крови. Весь гнев, копившийся в долгие годы страданий от утраты Иерусалима, и вся жадность к богатой доставшейся добыче проявились с отталкивающей силой. Но отвращения, которое вызывает в нас описание вступления в Иерусалим, не испытал ни один из хроникеров похода. Совершившееся рисуется им справедливым удовлетворением поруганному в своей святыне Божию величию и оскорбленному чувству христиан. Только у Фульхерия, когда он говорит, что «не щадили ни женщин, ни малюток», слышатся ноты жалости. Но все зловещие тени разбегаются перед солнцем освобожденного Иерусалима; все тонет в торжественной осанне. «И после долгих страданий стали они расходиться по городу, расселяясь по опустевшим домам… Но прежде всего двинулись они к Гробу Господню… Торжественно шли все — клирики и миряне, с громким ликованием воспевая Господу песнь новую. Ибо предстали, наконец, перед ними воочию святые, давно желанные места. О день благодатный, о время, памятное навеки среди иных времен! Разве не было стремлением многих веков, чтобы святое место, оскорбленное неверными, вернулось к первоначальному своему достоинству, в руки верных? Земля, где ходил, учил, страдал, умер, воскрес и вознесся Христос, где все полно Его сияющей славы, обновилась к лучшей славе и отдана православным. И то, что Господь наш, через этот народ Свой, Им любимый, Им для этой цели взращенный, предызбранный для этого подвига, восхотел совершить, то до конца веков памятным в языках всех племен останется и прозвучит».

Сразу же, однако, возникли сложные и трудные вопросы: как управлять Святым городом и как сохранить власть в Палестине? Самый блестящий из вождей ополчения Боэмунд не предъявлял притязаний на Иерусалим, который представлялся малодоходной, хотя и почетной добычей. Но антиохийский князь не мог допустить, чтобы ею завладел его соперник Раймунд Тулузский. Этому противилась и Византия. Боэмунду, по-видимому, принадлежит ненадолго осуществившийся план сделать из Иерусалима нечто вроде духовной сеньории с патриархом (им избран Арнульф, прибывший в Палестину в качестве капеллана при Роберте Нормандском) во главе и с светским фогтом, «бароном Гроба Господня» при нем. Это место предоставили честному и непритязательному герцогу Нижней Лотарингии Годфриду.

То, что отпечатлелось в ближайших к событиям мемуарах Первого крестового похода, и то, что «прозвучало» в более поздних песнях и вошло в хроники второго и третьего поколения (таковы хроники Альберта Аахенского и Гильома Тирского), сильно расходится в изображении происшедшего. Боэмунд для итальянского анонима, Балдуин для Фульхерия, Раймунд Тулузский для Раймунда Агильского стоят на первом плане исторической сцены. Пройдет одно поколение — и рядом с ними, и даже выше их, уже в событиях, предшествовавших взятию Иерусалима, выдвигается фигура Годфрида Бульонского. Хроника Альберта сосредоточивает вокруг него всю иерусалимскую эпопею: «Начинается книга экспедиции в Иерусалим-город, где рассказаны славные деяния герцога Годфрида, чьим рвением и трудами Святой город возвращен христианам». Нетрудно найти объяснение этому: между Альбертом и его предшественниками лег факт огромного значения — образования Иерусалимского королевства. Царствовавшая уже несколько поколений династия поощряла сказания, озарявшие славой ее начало. Еще шаг — и мы попадаем в волшебный круг саги о «Рыцаря Лебедя [61] Около XIII века Готфриду Бульонскому была сочинена фантастическая генеалогия, согласно которой его дедом был Элиас (в немецком варианте Лоэнгрин) — Рыцарь Лебедя, — один из семи близнецов, родившихся у короля и королевы, имена которых варьируются. », которая стала фамильной сагой Бульонского дома.