Олаф Брок - Диктатура пролетариата [calibre]

Дело в том, что за последние годы и на русской почве выросли громадные промышленные фабрики. В России уже давно были отличные прядильные и ткацкие мастерские по западноевропейскому образцу, также было частично налажено фабричное производство; но все это исчезает, уступая дорогу нововведениям, развившимся под крылом политики протекционизма. В Польше вблизи города Лодзь имеются, как в Германии, заводские центры, по большей части возглавляемые немцами, нередко с немецкими рабочими и руководителями цехов. Так и в России крупные современные предприятия объединяются в определенные промышленные центры, которые полностью изменили или непременно изменят образ жизни в стране.

* * *

Но вернемся обратно к Москве. Многое в ней изменилось, но также многое сохранилось по-старому. К чертам старой Москвы можно отнести и атмосферу уюта и безопасности, ощущаемую всяким ее гостем. Когда едешь из Петербурга, с его роскошью и бурлящей жизнью, но вместе с тем с его тревогой, несвободой, подавленным настроением, страхом полицейской слежки, его блестящими, но неуютными военными смотрами и придворными выездами, его мрачными слухами и закулисными сплетнями, – тогда Москва поистине действует как бальзам, успокаивающий душу.

Здесь привыкли говорить более открыто и не боятся сказать словом больше или словом меньше. Столкновения между монархической властью и либеральной оппозицией были не менее жестокими, чем в Петербурге, особенно в этом году пострадал Московский Университет; – и все-таки, на мой взгляд, здесь не создается такого гнетущего впечатления. Но следует признать, что ощущения часто зависят от того, насколько ты вжился в атмосферу города, насколько его узнал. Несмотря ни на что в Москве тоже невольно чувствовалась нависшая над страной туча беспокойства; здесь казалось, что воздух наэлектризован как бывает перед грозой.

VI. Весна и лето. Исследовательская поездка и радушный прием

Уважаемый господин редактор!

Много воды утекло с тех пор, как Вы получили мое последнее письмо. Я не писал отчасти из-за моей исследовательской работы, отчасти из-за того, что долгие поездки по этой бескрайней стране не давали времени собрать воедино разрозненные впечатления. Но все-таки, надеюсь, еще не поздно продолжить нить повествования.

* * *

В России весна и лето в этом году поздние; тем приятнее ощутить момент, когда долгие предрассветные сумерки наконец перешли в день.

Мы путешествуем к юго-западу от Москвы по настоящей крестьянской России. Поля зазеленели. Луга покрыла желтая волна лютиков. Озимые всходы поднялись, оживились и приобрели более свежий зеленый оттенок. На полях, оставленных в прошлом году под паром, начинаются посевные работы. Мужчины из этих краев почти все уехали на заработки, чтобы добыть средства на пропитание и уплату непосильных налогов. Поэтому за простым примитивным плугом смело идет крестьянская жена, привыкшая к мужской работе. Резвые, жадные до весны галки и грачи от души отъедаются гусеницами и личинками; птицы кружат вокруг крестьянки, садятся ей на плечи, на лошадь, снуют по борозде.

За крестьянской женой следует молодая девушка с бороной. Какая же нужна скорость, чтобы разровнять крупные комья земли с помощью легкого по весу, устаревшего приспособления! Девушка либо по-мужски садится на лошадь и скачет во весь опор, либо берет коня под уздцы и бежит вместе с ним, легко и быстро, высоко закидывая ноги назад, как будто ей совсем не нужен отдых.

Волнообразные просторы русских равнин открывают взору картину светлой и нежной весны: оковы зимы наконец разрушены, дрозды и жаворонки ликуют, и ласточки кружат у колокольни.

* * *

Всего пару недель спустя те же края еще сильнее преобразились, наполненные светом, красками и покоем.

Последние голые клочки земли теперь покрыты легкой зеленоватой дымкой весенних всходов. Рожь пустила молодые побеги, колышущиеся серо-зеленой волной на летнем ветру. Василек лукаво выглядывает нам навстречу вдоль дорог, словно намекая, что на поле таких, как он, еще море, но нам их не достать; на заливных лугах вокруг лужиц с водой разбросаны яркие пятна красных и желтых цветов; на болоте одинокая выпь с любопытством глядит на проезжающего, а дикая утка испуганно шмыгает за кочку.

В лесу шумят густые кроны деревьев. Во мху, у корней дерева, виднеются фиалки и пальчатокоренник [92]. Подснежники к вечеру, с первыми звуками певчего дрозда, начинают закрываться. На заходе солнца заводит свои заливистые трели соловей.

А навстречу нам уже приветливо улыбается маленький южный городок, утопающий в цветущих фруктовых садах.

Таков летний облик юго-западных земель между Волгой и Днепром. Они находятся в тех же широтах, что и северная Германия, но дальше на востоке, кроме того, эти места лежат более высоко над уровнем моря. Здесь хорошо чувствуется переход от северных земель к среднеевропейским областям. В этих краях нет буковых лесов, только смешанные, с обилием берез, как в южной Норвегии; а вот пение соловья навевает воспоминания о теплых краях. Круглые сутки в воздухе разлит свет. И покой, воцарившийся в краю честных тружеников.

* * *

Конечно, особых перемен в описанной мною картине не наблюдается, и вид бесконечных равнин весьма однообразен. Этот пейзаж требует обычного для датчанина и непривычного для норвежца угла зрения. Он не дает забыть: красота природы состоит не только в мощи горных вершин и реве бурлящего водопада – поэтичны также ивы, склоненные над ручьем, и стайка гусей у мельничного пруда, и куст бузины, и душистые полевые травки.

Местные пейзажи привлекают именно пестротой жизни, открывающейся взгляду на однообразном, но все-таки прекрасном в своей естественности фоне русских равнин.

Говорят, один известный норвежский любитель природы как-то сказал, что он бы не пожалел денег за радость созерцания следующей картины: женщина прохаживается на фоне его роскошного зеленого сада с ярко-красным зонтиком. В России он бы насладился палитрой красок. Повсюду глаз выхватывает пестрые наряды местных жителей; а традиционные огненно-алые рубахи и сарафаны особенно ярко выделяются на зелени лугов и полей и на сельских улицах между серых изб, крытых соломой и оттого напоминающих стога сена.

Жизнь кипит. Она следует за тобой по пятам – вместе с утиным кряканьем, раздающимся в каждом закоулке, со стайкой гусей, чинно вышагивающих во главе с важной матерью и яростно шипящим отцом семейства; вместе с индейками, курицами, свиньями, потешающими своей беготней прохожих. Кажется, что жизнь здесь устроена по законам сказочного мира Ганса Христиана Андерсена, в его первозданном виде, и, надо отметить, уровень этой жизни выше, чем на современной родине писателя.