Валентин Янин - Музей как лицо эпохи

В первой книжке журнала П. Козловский «разбирает» «Парижский математический ежегодник»:

Возвратясь в наше Отечество, после долговременного отсутствия, мы с радостию взираем на возрастающий в нем порыв к просвещению… но, к сожалению, сколько нам известно, все сие ограничивается литературою и некоторыми историческими произведениями… Науки, так сказать, остаются позади, исключительным занятием школ или уделом людей, посвятивших себя какой-либо отдельной части государственной службы. Таковое несогласие с ходом по сему предмету умов в Европе, тогда как во всем другом наши соотечественники храбро борются с нею, вовсе для нас неудобопонятно.

Как бы то ни было, в недоумении истинной причины исключительного вкуса к литературе, мы с нашей стороны имеем в предмете сею статьею возбудить не токмо в юношах, но и в созрелом читателе желание к занятиям, которые новое просвещение так облегчило, что и нежный пол не находит большого затруднения в понятии правил просто и ясно изложенных…

Вскоре — новая статья «О надежде (то есть о теории вероятности или об удобосбытностях)». Из письма А. Пушкина к П. Чаадаеву (октябрь 1836 года):

…Читали ли вы 3-й № Современника?..

Козловский стал бы моим провидением, если бы захотел раз навсегда сделаться литератором.

Для князя же — «письменный процесс… тягостен и ненавистен». Его собственные слова. А теперь послушаем признанного авторитета, архивиста П. Бартенева:

…Козловский владел необыкновенным искусством рассказа. Он сочинил целый роман… Роман этот, из лености, он не положил на бумагу, а постепенно рассказывал его своим приятелям.

Впрочем, еще одну статью князь напишет. Ту, что «обещал» А. Пушкину. Поэт вспомнит о ней 26 января 1837-го. Статья «Краткое начертание теории паровых машин» появится в седьмой книжке журнала А. С. Пушкина, «изданного по смерти его в пользу его семейства». Стихотворение же поэта останется в черновиках:

«Любовник муз латинских» в Петербурге не усидел. Летом 1836 года — уже в Варшаве. Получил место представителя министерства иностранных дел при наместнике в Царстве Польском князе И. Ф. Паскевиче. Едва ли только по соображениям материальным. П. Вяземский вспоминал:

…Николай I спросил его, зачем хочет он поселиться и служить в Варшаве.

— Чтобы проповедовать полякам любовь к Вашему Величеству и к России.

— Ну, — сказал ему на то Император, улыбаясь, — как вы ни умны, а при всем уме и дарованиях ваших, вероятно, цели вы своей не достигнете.

У каждого, верно, были свои резоны.

Князь быстро завязал знакомства в польском обществе. «Он был, — свидетельствует П. Вяземский, — если можно позволить себе такое сравнение, род подушки (именно подушка, да еще какая!), которая служила к смягчению трений между властью и власти подлежащими.»

Князь И. Ф. Паскевич — давний знакомый Козловского. Тем не менее, замечает Н. Шильдер, «…относился к нему с некоторым недоверием. Козловский был католик и в делах, относящихся до католического духовенства, он действовал не вполне согласно с видами правительства.» А потому не случаен, видимо, такой пассаж в депеше фельдмаршала Николаю I — «. о князе Козловском имею счастье донести, что по секретным сведениям.»

Туда же, в Петербург, адресуется и сам князь — Петру Вяземскому (ноябрь 1836 года):

…Мнение мое о письмах Чаадаева отгадать вам будет не трудно… Как бы ни странны казались его мысли, все-таки человек, не посягающий на существующее правление, не оскорбляющий высокую особу монарха, не ищущий в неблагоразумной своей искренности, ничего, кроме правды добра, все-таки в самых заблуждениях достоин заступления… тех, у которых есть перо и сердце…

1839-й… дружеская сходка во Франкфурте — В. Жуковский, Петр Козловский, Тургенев Александр. Последний сообщает письмом П. Вяземскому:

…Жуковский здоровее прежнего. Князь Козловский краснобай по-прежнему. Здесь и все его семейство, сын с невестой: он благословил их по-своему…

Чуть позже, на борту «Николая I», князя встречает маркиз де Кюстин. Автор «Писем об Испании», «Этели»… приятель Шатобриана и Рекамье направляется в Россию. Ему и слово:

…я увидел на палубе пожилого, очень полного, с трудом державшегося на своих колоссально распухших ногах господина, напоминающего лицом, фигурой, всем своим обликом Людовика XVI. Это был русский вельможа, князь Козловский. Он обратился ко мне, назвав меня по имени. Я был поражен. наша беседа завязалась…

Князь Петр наставляет «паломника» маркиза де Кюстина:

…Я дам вам ключ к разгадке страны, в которую вы теперь направляетесь. Думайте о каждом шаге, когда вы будете среди этого азиатского народа. Помните, что русские лишены влияний рыцарства и католицизма… вы не сможете составить себе верного представления о глубокой нетерпимости русских, потому что те из них, которые обладают просвещенным умом и состоят в деловых сношениях с Западом, прилагают все усилия к тому, чтобы скрыть господствующую у них идею — торжество греческой ортодоксии, являющейся для них синонимом русской политики. Не думайте, например, что угнетение Польши является проявлением личного чувства императора. Это — результат глубокого и холодного расчета. Все акты жестокости в отношении Польши являются в глазах истинно верующих великой заслугой русского монарха. Святой дух вдохновляет его, возвышая душу над всеми человеческими чувствами, и сам бог благословляет исполнителя своих высоких предначертаний. При подобных взглядах судьи и палачи тем святее, чем большими варварами они являются…

Таково, в записи маркиза, содержание одного из разговоров с князем. По выходу книги де Кюстина «Россия в 1839» беседы с князем взялся интерпретировать литератор Н. Греч:

«…Среди его <���де Кюстина> спутников по плаванию был один русский князь К о, остроумный человек, просвященный и любезный, который почти всю свою жизнь провел за границей, где и довершил свое воспитание: женившись на иностранке и исповедуя католичество, он, вследствие своего долгого, почти беспрерывного отсутствия, превратился в иностранца, и не без враждебности к отчизне. С бойкостью, едва ли простительной искушенному дипломату, выкладывает он маркизу абсурдные анекдоты, и последний верит им безоговорочно.

И ведь всякий раз ясно — или маркиз не всегда понимал князя-либерала, нашего соотечественника, или же вкладывал в его уста такие идеи, которые никогда не могли с них сорваться…»

К счастью, — вспоминал П. Плетнев, — Козловский тогда уже был покойник, когда вышла книга [1843], а то она повредила бы ему…

Тремя годами раньше князь Петр Козловский уехал в Баден-Баден. Там и опочил в октябре 1840-го.