Валентин Янин - Музей как лицо эпохи

«Он («Арзамас») и в младенчестве отличен от прочих… первым словом его была клятва «Я дую и плюю на Беседу и аггелов ее». Среди арзамасских ритуалов обнаруживается и игровой аналог величайшего христианского таинства — Евхаристии.

Как уже упоминалось, большинство арзамасских заседаний заканчивалось совместным ужином с жареным гусем. Поскольку гусь в арзамасской мифологии — это воплощение бога Вкуса, то становится ясным, что эти «дружеские пирушки» — пародическое подобие Евхаристии, а сам вкушаемый гусь именуется не иначе, как «священным».

Присутствует у арзамасцев и таинство, подобное христианскому таинству покаяния (очищению от грехов, совершенных после крещения). Грехами при этом почитались пропуски заседаний, небрежение «священной обязанностью» исполнять положенные обряды и, конечно, создание отверженных вкусом сочинений, что приравнивалось к богохульству. «Согрешивший» арзамасец «выключается» из общества (как согрешивший христианин ставит себя вне церкви) и может вернуться в лоно «Арзамаса» лишь после публичного исповедания грехов и «выражения раскаяния». На грешника-арзамасца налагается епитимья: «за ужином лишается он своего участка гуся». По исполнении положенной епитимьи происходит отпущение грехов кающегося, сопровождаемое особым «священнодействием»: «По окончании ужина президент благословляет его лапкой гуся, нарочито очищенною для сего». Благословение гусиной лапкой — несомненно, пародический аналог крестного знамения, которым священник при чтении разрешительной молитвы осеняет голову покаявшегося грешника.

В совершении «арзамасских таинств» принимают участие все члены общества. И это не было просчетом: само избрание в «Арзамас» уподоблялось не только крещению, но и таинству священства, хиротонии. Новоизбранный арзамасец входил сразу и в «церковь», и в «священство». Более того, он тут же оказывался «епископом» бога Вкуса, то есть получал, помимо прочего, право рукополагать в «священство» новых членов.

Если «Арзамас» осознается истинной церковью бога Вкуса, то «Беседа любителей русского слова» получает в арзамасской космологии атрибуты безбожного мира, «мира извращенного». В протоколах и речах члены «Беседы» постоянно называются раскольниками, язычниками и магометанами, а чаще всего — бесами (упражнения лидера беседчиков А. С. Шишкова в области «корнесловия» как бы провоцировали арзамасцев на эту этимологическую игру: «Беседа — царство «бесов»), «Беседа» — это «пиитический ад Арзамаса», царство зла и смерти.

Знаменательным в этом контексте оказывается уподобление «Беседы» библейскому антиподу Нового Иерусалима — Новому Вавилону, символическому граду греха и безбожных мерзостей. (Кстати, не реже, чем бесами, беседчики будут именоваться «халдеями», то есть вавилонянами.) Согласно Апокалипсису, временно торжествующий и превозносящийся в своей греховной гордыне Новый Вавилон обречен на гибель, и арзамасцы в свою очередь уверены в скором падении «Вавилона» — «Беседы».

Содействие окончательной победе бога Вкуса над врагами и повсеместное установление его царства — такова задача арзамасской «церкви».

Вторая — «государственная» — сторона арзамасского универсума позволяла включить в игру еще одну напрашивающуюся аналогию, заложенную в самом названии общества: «Новый Арзамас» — «Новый Рим».

Арзамасские тексты насыщены римскими реалиями и римской атрибутикой, латинскими цитатами и именами античных героев. Римский колорит присутствовал на заседаниях «Арзамаса» столь же явно, как и колорит церковно-библейский. «Римское» служило синонимом «государственного».

Интересно, однако, что в государственной игре арзамасцев возникают проекции не на имперский, а почти исключительно на республиканский Рим. И это не случайно. Римская республика выступала в сознании умеренных либералов начала XIX века, к числу которых принадлежали и арзамасцы, как символ идеальной государственности, сочетающей свободу с законом, верность традициям — с гражданскими добродетелями, цивилизованность — с мужественной героикой. Само внутреннее устройство «Арзамаса» подчинено республиканским началам. В «Арзамасе» все равны, но это, с позволения сказать, аристократический эгалитаризм. Все уравнены в благородстве дарований и именуют друг друга «превосходительствами» (согласно принятой в России Табели о рангах, титул для генеральских чинов).

Из числа «превосходительных» сограждан на каждое заседание выбирается президент — первый среди равных. При этом президент мог шутливо именоваться диктатором. Но здесь это — не синоним беззаконного деспота, но обозначение должностного лица ранней Римской республики, наделявшегося по воле народа чрезвычайными полномочиями на период военных действий против врагов. В свою очередь, проживающие в Москве Вяземский и В. Л. Пушкин именуются в речи Жихарева «арзамасскими нашими консулами». Консулы, как известно, — два высших должностных лица республиканского Рима. По истечении срока должности они получали в управление какую-либо подчиненную Риму провинцию и звание проконсула. Соответствующим образом следует понимать и шутку Жихарева: Вяземский и В. Л. Пушкин — полномочные представители «Арзамаса», наместники республики истинного вкуса в старой столице.

«Арзамас» — республика не только равных, но и свободных людей. Они поклоняются «грозной и мирной богине Свободе», и даже красный колпак президента расценивается как «скромный символ литературной свободы». Равенство и свобода с неизбежностью влекут за собой третий компонент республиканского идеала — братство. Арзамасцы часто именуют свой кружок братством, а себя — собратьями. Идея братства коренилась в карамзинистском культе дружбы, на котором были воспитаны арзамасцы. Однако в контексте арзамасской игры этот культ осмысливался сквозь призму римской политической морали, превратившей «дружбу» из явления частного быта в одну из основ государственной жизни. Когда Блудов, приветствуя вступающего в «Арзамас» Вяземского, торжественно протягивал ему «руку на братство и любовь» и рекомендовал вечно помнить арзамасский обет — стихи Жуковского, содержавшие призыв «Для дружбы все, что а мире есть», он, несомненно, соединял в своих словах карамзинистские заветы с идеями республиканской античности.

Наконец, «Арзамас» — это военная республика, окрепшая и утвердившаяся в непрестанных боях с врагами. В выступлениях арзамасцев постоянно упоминаются атрибуты военной римской героики: «ряды трофеев», «главы, отягченные лаврами», «победы и триумфы». Арзамасцы охотно цитируют сентенции римских военачальников: «Ты пришел, увидел, победил»; «Да будет разрушен Карфаген!» и тому подобное. Особенно часто обыгрывается напрашивающаяся параллель между «гусями Арзамаса» и знаменитыми римскими гусями. «Кто знает! — говорит Н. Тургенев. — Может быть, арзамасские гуси освободят русскую словесность от варварства Беседы. Гуси же однажды спасли и Капитолий».