Валентин Янин - Музей как лицо эпохи

Сеанс записи состоялся на следующий день, 18 октября: «Утром фонофонщики томили Л. Н. вместо 20 минут, как обещали, целые часы. Говорил в трубу Л. Н. в отвратительном, нагретом и пропитанном запахом масла и испарениями воздухе по-русски и по-английски, по-французски и по-немецки будто бы для Общества русских писателей, а в действительности для фирмы «Граммофон». Сказали Л. Н-чу, что он будет говорить для школ, как кинематографщики сказали, что будут снимать для педагогических целей, а после сами признались, что врали. Приемы одни и те же. Да и вся затея Общества писателей — собрать голоса живущих знаменитостей (Вересаева, Муромцева, Толстого) скорее всего, внушение этой фирмы, чтобы иметь работу и, главное, раздобыть голос Толстого.

Утром Л. Н. сказал мне, чтобы им еще раз внушить, что подарка, фонофона, он принять никак не может: — Как тяжело это нашествие вчера, ах, как тяжело! Одно утешение: кто бы они ни были, как ни чужды своими взглядами, надо отнестись к ним, как к братьям.

…Белоусову, которого встретил сегодня на лестнице, Л. Н. сказал: — Наговорил в граммофон и насилу отделался от подарка. Но одно утешение: не глупости же я туда наговорил».

О сеансе записи Толстой вспоминал еще дважды. 2 ноября 1909 года: «— Меня зовут говорить — я не могу: надо говорить в трубу — задыха юсь. Надо читать. Ужасно конфузился и путал. Наконец (после русского, французского, английского текстов) механик просил еще по-немецки. Я и по-немецки (из «Круга чтения»), хотя это сомнительно, чтобы что запало». 13 ноября «Л. Н. рассказал Татьяне Львовне про фонофон и фонограф, как навязались обманом, как его заставляли говорить в фонограф.

— Трудно я говорил в эту штуку: надо на известном расстоянии говорить и притом читать. Несмотря на всю почтительность обращения, мне голову сзади пригибали к трубе. Говорил два раза по-английски, по-русски, по-французски, а потом механик-немец попросил еще по-немецки».

Самооценка записи содержится в дневнике Толстого 18 октября: «Вечером приехали с граммофоном и фонографом 6 человек. Очень было тяжело. Нельзя было отказаться, и надо было приготовить, что мог.

Нынче утром очень рано проснулся, нервно возбужден. Готовил к говорению в фонограф и говорил, и слава богу, мне все равно, как будут судить, одно побуждало: если уж попал, то хоть что-нибудь сказать, что хоть кому-нибудь, как-нибудь может пригодиться. Держал себя хорошо». Спустя два дня — 20 октября — он признается в письме к Н. Н. Гусеву: «Последнее время по разным поводам, между прочим для фонографа, в который раз меня заставили говорить, я, чтобы сказать что-нибудь путное, и по другим поводам, перечел некоторые мои писания и, прямо скажу, остался ими очень доволен. Читал их как новое, так их забыл, и подумал, что я, кажется, все сказал, что мог и умел, и теперь все только повторение старого».

Принято считать, что Толстым было записано пять односторонних дисков, хорошо известных: пластинка-«гигант» (катал. № 021000, матр. № 41 18) — Мысли из книги «На каждый день» — на русском языке; пластинки «гранд» — с текстами из той же книги на французском (катал. № 31329, матр. № 6877 г), английском (катал. № 1412, матр. № 6878 г), русском (катал. № 21407, матр. № 6879 г) и немецком (катал. № 2–41114, матр. № 6880 г) языках. Однако обращает на себя внимание утверждение Толстого, что он «говорил по два раза по-английски, по-русски, по-французски».

Что это значит? Допустимы три предположения. Первое: Толстой всякий раз репетировал выступление; однако для расчета времени достаточно и объема текста, ведь Толстой читал ее, а не говорил экспромтом. Второе: было произведено контрольное дублирование записей, но в таком случае при второй попытке (так это было принято в практике компании «Граммофон») фонотехник должен был обозначить повторную запись тем же матричным номером, что и дублируемая, добавляя к ней индекс ‘/2. Так, если бы Толстой повторил французскую версию, вторая попытка была бы обозначена матричным номером 6877 ‘/2 г. Между тем все известные номера матриц толстовских записей не имеют дополнительного индекса; значит, тиражировалась всякий раз единственная версия, хотя, вполне очевидно, повторная попытка призвана исправить дефекты предшествующей записи того же самого текста. Третье: Толстым были записаны на русском, английском и французском языках версии какого-то иного текста.

В связи с этим следует обратить внимание на два очень важных свидетельства, до сих пор не привлекавшихся к решению поставленной проблемы. В дневниковой записи 19 октября 1909 года, сделанной на следующий день после сеанса записи, Толстой пишет: «Перечитал по случаю фонографа свои писания: «О смысле жизни», «О жизни» и др., и так ясно, что не надо только портить того, что сделано. Если уже писать, то только тогда, когда не можешь не писать». Из этого текста, как и из цитировавшегося уже письма Толстого Гусеву, можно сделать еще и вывод, что Толстой говорил для записи и другие тексты, в том числе неподцензурные.

Об этих поисках текста для пластинок рассказал в своих воспоминаниях И. А. Белоусов: «— Вот тут у меня написаны небольшие вещицы — «Детская мудрость», я прочту какую-нибудь из них, — может быть, подойдет?

И, прочитав одни рассказик, спросил:

— Ну, как вы находите?

Я почувствовал робость: мне приходилось говорить Льву Николаевичу о его произведении, и я несмело сказал, что рассказ очень хорош и по размеру как раз подходит для записи на пластинку, но он опасен в цензурном отношении: пластинку могут запретить для продажи…

— И привлекут к ответственности, — добавил Лев Николаевич, — только не меня, а того, кто будет распространять то, что я написал или сказал. Знаю я эту «цедилку». Ну, вот послушайте, я прочту еще рассказик, — предложил Лев Николаевич и начал читать из той же тетрадки и, когда прочитал, вопросительно посмотрел на меня.

Мне было ясно, что и этот рассказ нецензурен, но я боялся сказать.

— Да вы прямо говорите — годится или нет? — строго сказал Лев Николаевич, остановив на мне взгляд своих острых серых глаз из-под нависших суровых бровей.

— Если прямо говорить. — начал я, запинаясь, — то и этот рассказ нецензурен.

— Ну, хорошо, я ночью подумаю о том, что надо причитать».

Бросается в глаза очевидное расхождение этой картины напряженного поиска текстов с гладкописью другого очевидца записи И. И. Митропольского:

«А. Г. Михелес (директор общества «Граммофон». — В. Я .) передал Льву Николаевичу о намерении Акционерного Общества «Граммофон» выпустить пластинки специально для школ и народа, и Лев Николаевич горячо откликнулся на эту мысль…

— Я вам дам свой сборник «На каждый день», — прервал его Лев Николаевич, — и отмечу там наиболее популярные места. Советую вам ими воспользоваться для записей на пластинках.