Жорж Дюби - Европа в средние века

Видели бы вы, как разбили греков, захватили лошадей, мулов и прочую добычу. И было там столько убитых и раненых, что и не сосчитать. А многие знатные греки укрылись за воротами Влахернского дворца. И наступил вечер, и устало уже войско биться и убивать, и стали воины собираться на самой большой площади Константинополя и решили, что разместятся подле завоеванных стен и башен, ибо считали они, что всем городом с его могучими дворцами и храмами и всеми бывшими в нем людьми они смогут овладеть лишь через месяц с лишним. И как они решили, так и сделали.

Итак, расположились они подле стен и башен, неподалеку от своих кораблей. Бодуэн, граф Фландрский и Эно, разместился в алых шатрах, оставленных императором Мурзуфлом, Генрих, его брат, разместился перед Влахернским дворцом, маркиз Бонифаций Монферратский со своими людьми разместился перед городскими укреплениями. И вот разместилось войско, как вы о том слышали, и вступили они в Константинополь в понедельник перед Вербным воскресеньем. А Луи, граф Шартрский и Блуа, всю зиму лежал в горячке и не мог сражаться. И знайте, что весьма о том сожалели в войске, ибо был он весьма доблестный рыцарь, теперь же лежал он на виссарии.

Итак, в эту ночь отдыхало войско, весьма уставшее. А император Мурзуфл не отдыхал, он собрал всех своих людей и сказал, будто бы собирается напасть на французов. Но он не сделал так, как сказал, а поскакал по другим улицам подальше от войска паломников и подъехал к воротам, называемым Золотые ворота, и через них выехал из города и бежал, в войске же о том ничего не знали.

В ту же ночь рядом с маркизом Бонифацием Монферратским какие-то люди, боявшиеся, как бы не напали на них греки, подожгли город. И запылал город, и загорелся весьма сильно, и горел всю ночь и на следующий день до самого вечера. И был это третий пожар в Константинополе после прихода французов, и сгорело там больше домов, чем было их в трех самых больших городах Французского королевства. [...]

И приказали по всему войску маркиз Бонифаций Монферратский, предводитель войска, бароны и дож, дабы было собрано все захваченное в одно место, как то решено было и скреплено клятвой, а кто того не сделает — тому грозит отлучение. И были указаны три храма, куда сносить добычу, и поставили там охрану из самых надежных французов и венецианцев. И каждый стал приносить свою добычу и складывать в общую груду.

Одни несли с охотой, другие поневоле, ибо алчность есть корень всех бед и многих она не отпускала. И стали самые алчные понемногу удерживать добычу при себе, и умалилась любовь Господа к ним. О Боже, сколь благородно вели они себя доселе, и чрез то даровал им Господь честь и возвысил над прочими людьми. Сколь часто печалятся праведные о неправедных.

Итак, была собрана захваченная добыча, и знайте, что не все было принесено и достаточно было тех, кто утаил богатства вопреки отлучению апостолика. То, что было в храмы принесено, собрано было вместе и поделено между французами и венецианцами, как то ранее клятвой скреплено было. И знайте, что после дележа паломники уплатили венецианцам оставшиеся пятьдесят тысяч марок серебром и сверх того поделено было меж всеми добрых сто тысяч. И знаете как? Простые конные воины получили в два раза больше, чем пешие, а рыцари в два раза больше, чем простые конные воины. И знайте, что ни одному человеку еще не доставалось больше ни по чину, ни по заслуге, разве что он украл.

Тех же, кто укрывал добычу и кого застигли за этим, судил строгий суд, и знайте, что многих из них повесили. Граф де Сен-Поль повесил одного из своих рыцарей, утаившего часть захваченного, и повесил ему щит на шею, и было еще много малых и больших, утаивших часть добычи, но так, что про то никто ничего не знал. И посудите теперь, сколь велика была добыча, если без того, что было утаено, и без того, что было отдано венецианцам, осталось четыреста тысяч марок серебром и добрых десять тысяч лошадей, как боевых, так и вьючных. Так была поделена константинопольская добыча, как вы уже о том слышали. |... |

Как только император Мурзуфл узнал, что они идут на него, он не осмелился их дожидаться и сбежал за два или три дня до их прихода. И направился он в Мессианополь, где был император Алексей, и послал к нему людей, дабы передать, что будет ему служить и во всем повиноваться. И ответил император Алексей, что примет его как сына, ибо хотел он женить его на своей дочери и сделать сыном. И вот император Мурзуфл расположился подле Мессианополя и велел разбить шатры и палатки, император же Алексей жил в городе. И поговорили они меж собой, и дал он тому дочь в жены, и породнились они и сказали, что будут отныне всегда заодно.

И прожили они так не знаю сколько дней — один в лагере, другой в городе, и велел передать император Алексей императору Мурзуфлу, что зовет его на обед, после коего они вместе пойдут в бани. И как было решено, так и сделали. Император Мурзуфл пришел, и было с ним мало людей, и когда он вошел в дом, император Алексей позвал его к себе в спальню и там велел повалить его и выколоть ему глаза, и так он его предал, как вы о том слышали. Теперь рассудите, должны ли были сии люди владеть землей или потерять ее, если были они столь жестоки друг к другу. И когда о случившемся услышали в войске Мурзуфла, то они весьма испугались и разбежались в разные стороны, а были и такие, кто пришел к императору Алексею и признал его сеньором и остался при нем. [...]

Тогда же случилось так, что император Мурзуфл, коему выкололи глаза (тот, кто убил сеньора своего императора Алексея, сына императора Исаака, возведенного на престол паломниками), убежал тайком за пролив и с ним немного людей. И о том донесли Тьери де Лоосу, и он схватил Мурзуфла и привез в Константинополь к императору Бодуэну. И был император Бодуэн весьма тому рад и стал совещаться со своими людьми, как поступить со столь жестоким убийцей.

И пришли они к такому решению: посреди Константинополя стояла мраморная колонна, и была она одной из высочайших в мире, и столь дивно была она изукрашена по мрамору, что подобной ей не видывали человеческие глаза, и вот туда решено было возвести императора Мурзуфла и сбросить его вниз пред всем народом, ибо тот правый суд все должны были увидеть. И был возведен император Мурзуфл на колонну и сброшен вниз, и весь город сбежался поглядеть на то, чего никто доселе не видывал. И с такой высоты столкнули императора Мурзуфла, что долетев до земли, он разлетелся на мелкие кусочки.

«Гейррид, хозяйка из Мавахлида, послала сказать Больстаду, что, по ее убеждению, это сын Катлы Одд отрубил руку Ауд; она заявила, что Ауд сама ей об этом сказала, а также что Одд похвалялся этим перед своими друзьями. Когда Торарин и Арнкелль услышали об этом, они вышли из дому в сопровождении десяти человек и пришли в Мавахлид, где и провели ночь. На следующее утро они отправились в Хоульт, но оттуда их движение было замечено. Ибо там находился не кто иной, как Одд. Катла сидела на возвышении и пряла; она сказала Одду, чтобы тот сел с ней рядом: «Сиди спокойно и молчи». Женщинам она также сказала, чтобы они сели на свои места: «Молчите, молвила она, — говорить буду я». Когда пришел Арнкелль со своими людьми, они сразу же вошли и прошли в комнату; Катла поздоровалась с Арнкеллем и справилась, нет ли каких-нибудь новостей; Арнкелль ответил, что у него ничего для нее нет, и спросил, где Одд. Катла сказала, что он отправился на юг, в Брейдавик, и добавила: «Если бы он был дома, он не стал бы от тебя прятаться, ибо мы твердо верим в твое великодушие». «Может, оно и так, — сказал Арнкелль, -однако мы хотим поискать его здесь.» «Будь по-вашему,» — ответила Катла и приказала ключнику пойти вперед и посветить им и отпереть кладовую, единственное, по ее словам, помещение на ферме, которое запиралось на ключ. При этом они видели, что она пряла, вращая веретено. Они обшарили весь дом, однако Одда не обнаружили и ушли ни с чем.