Жорж Дюби - Время соборов

В действительности речь шла о реформированном, обновленном монашестве. Прежнее понимание бенедиктинского устава, принятого в Клюни, идеально соответствовавшее строению общества в первый период феодализма, теперь подверглось осуждению. Клюнийцев упрекали в том, что они ведут образ жизни, подобающий только знатным персонам, и не отвергают суету мира. Неодобрение вызывали их отказ от работы, комфорт повседневной жизни, любовь к роскоши, которая впоследствии побудила Сугерия начать перестройку Сен-Дени. Мир, в котором все было основано на деньгах, процветающий, привыкший к роскоши и развлечениям, считал, что совершенной может быть только жизнь в бедности, уединении, трудах и полном отречении от мирских благ. Он доверял свое спасение аскетам, почитал отшельников, живших в лесу и питавшихся травами и кореньями. Осенённый благодатью рыцарь, приняв решение порвать с ближними, сложить оружие и забыть о славе, направлялся теперь не в клюнийскую молельню. Там он не смог бы укрыться от мира власти, знатности и роскоши, которого бежал. Он становился угольщиком. Около 1100 года возникли новые религиозные ордена. Картезианцы проповедовали иные добродетели восточного монашества (пустынничества), такие как бегство в пустыню, пища, состоящая лишь из хлеба и воды, тишина кельи. Однако настоящим успехом пользовались менее суровые правила монашеской жизни, которые, возникнув в противовес уставу Клюни, пытались примирить бенедиктинские установления о жизни монахов в общине и стремление к аскетизму. В год, когда были освящены хоры Сен-Дени, а в Шартре началось строительство королевского портала, Франция стала свидетельницей еще одного триумфа монашества — победы ордена цистерцианцев [101]. В 1145 году этому ордену принадлежало более трехсот пятидесяти монастырей, рассеянных по всему Западу. Папский престол был занят цистерцианцем. Святой Бернард управлял миром. Можно не любить этого неистового человека, иссушенного, одержимого рвением о Господе, не на жизнь, а на смерть сражавшегося с Абеляром и победившего в этой схватке, бичевавшего Римскую курию и ее привязанность к мирской славе. Но именно святой Бернард был инициатором крестовых походов, советником и обличителем королей, именно он проповедовал в Альби против ереси катаров. Святой Бернард был повсюду. Его избрали архиепископом Реймса, но он пожелал остаться простым монахом. Он стоял во главе белого монашества [102]и вел его на завоевание Церкви и мира.

Триумф, подготовленный святым Бернардом, продолжался и после 1200 года. Сито долго оставался монастырем, воспитывавшим настоящих епископов, острием копья, пригвождавшего ереси. Обители ордена непрерывно умножались: в течение XIII века возникло еще двести аббатств. Множество цистерцианцев находилось при дворе короля Франции, они составляли двор Бланки Кастильской. Самым дорогим для Людовика Святого монастырем был цистерцианский — Ройомон. Сам король старался следовать монастырскому уставу и трудился в тишине. Он пожелал, чтобы весь двор следовал его примеру.

Когда вокруг обители Ройомон возводили стену, святой король часто посещал аббатство, чтобы послушать мессу или другую службу, или же просто навещал монастырь. А так как монахи, следуя цистерцианскому уставу, после чтения молитв третьего часа [103]приступали к работе и начинали носить камни и раствор к строящейся стене, святой король вместе с ними брался за носилки, нагруженные камнями. Он шел впереди, сзади носилки держал монах. Святой король приказывал носить камни своим братьям и сопровождавшим его рыцарям. Его братья иногда принимались разговаривать между собой, смеяться и играть, тогда святой король обращался к ним: «Монахи сейчас блюдут молчание, помолчим и мы». Если же они слишком нагружали носилки и желали отдохнуть посреди пути, святой король говорил: «Монахи не отдыхают, и мы не должны этого делать». Так святой король учил свою свиту трудиться на совесть.

Надо сказать, при жизни Людовика Святого Сито изжил сам себя. Монастыри этого ордена поднялись на одной волне с сельским хозяйством и стяжали чрезмерное богатство. Теперь настал их черед подвергнуться осуждению. Тем не менее цистерцианская мистика оставила глубокий след в эпоху первых соборов.

Монастырь Сито находился в решительной оппозиции епископской школе. Его монахи восставали против городов, которых они бежали, против клириков, которых считали стоящими на низшей ступени духовной иерархии, против бесполезного в их глазах схоластического учения, против Парижа — нового Вавилона, бездны, губящей молодые умы. В 1140 году святой Бернард посетил Париж с единственной целью — «обратить» студентов, переманить их, отвратить от учебы. В получившей широкую известность проповеди «Об обращении», составленной им по этому случаю, Вавилону противопоставлялось убежище, «пустыня», как единственный путь к спасению. Разве лекции школьных преподавателей не были «бесполезной завесой между душой и Христом»? Зачем их слушать? «В лесах ты найдешь больше, чем в книгах; деревья и скалы научат тебя тому, чего не знает ни один учитель». В глазах святого Бернарда спорить о священном тексте — грех. Нет ничего губительнее диалектики, рассуждения, никчёмных попыток объяснить то, во что следует верить. Он сурово обрушился на преподавателей, приложил все усилия, чтобы созвать Собор в Сансе, осудивший логику Абеляра, и другой — в Реймсе, осудивший Жильбера Порретанского. Как и Пьер де ла Сель, аббат реймсского монастыря Сен-Реми, святой Бернард полагал, что «истинная школа та, где учителю не платят и с ним не спорят», — школа Христа. Сито и религиозные круги, подвергшиеся его влиянию, не отрицали пользы образования и размышления над Священным Писанием, но давали им иную направленность, убежденные в том, что отражение Бога в человеке — не разум, а любовь: «Разум — это сама любовь».

В противовес рациональным ухищрениям современных философов, считавшихся совершенно заблудшими, развилось течение мысли, вдохновителями которого были святой Бернард и цистерцианцы. Это направление питалось из первоисточника латинского мистицизма — сочинений святого Августина. Поэтому оно смогло привлечь преподавателей некоторых капитульных школ, которые не так далеко, как парижские, продвинулись по пути диалектики, — в частности, шартрских учителей. В 1100 году преподавание в Шартре было построено на изучении редких произведений Платона, доступных в то время, на нескольких отрывках из «Тимея». Сугерий многим был обязан этим учителям. Распространяемое Шартром платоновское учение о вдохновении, пробуждавшем не столько логическое размышление, сколько движение сердца, позже укоренилось в другой городской школе — в самом Париже, но не в соборе Нотр-Дам, а в монастыре Сен-Виктор, уединенной обители, которую обратившийся каноник-преподаватель основал у городских ворот. Его последователи вели жизнь аскетов. В то же время они были клириками и продолжали служить своему основному делу — преподаванию. Однако перед своими учениками они открывали августинские пути созерцания. Безусловно, последователи сен-викторской школы категорически не отвергали диалектический метод. Ришар Сен-Викторский встал на защиту гуманистов и философов из собора Нотр-Дам и с холма Святой Женевьевы. «Душа, — говорил он, — должна пользоваться всеми своими способностями, и в особенности разумом; Бог есть разум: этим путем можно прийти к Нему». Но это — только один из многих способов приблизиться к Богу. Лишь порыв любви позволяет подняться на высшую ступень знания и достичь полного просвещения. Что же касается Гуго Сен-Викторского, то он, подобно святому Августину и Сугерию, утверждает, что любой образ, доступный чувственному восприятию, — это знак или «таинство» невидимых вещей, которые откроются душе, когда она освободится от телесной оболочки. Стремясь привести своих последователей к этому видению, Гуго Сен-Викторский, вторя святому Августину, предлагает следовать по пути постепенного духовного восхождения: они должны начать с cogitatio, изучения материи, исследования мира, доступного восприятию. Это необходимая основа для абстрактной мысли. Внутренний же человек должен подниматься все выше, прийти к meditatio, обращению души к самой себе, и наконец достичь contemplatio [104], которое есть интуитивное знание истины. Сито подхватил эту доктрину. В монастырях именно цистерцианского ордена, проповедовавшего образ жизни, полной лишений, получил развитие созерцательный опыт. Гийом из Сен-Тьерри, в 1145 году вступивший в дискуссию с картезианцами, славил любовь-заступницу. Он был гуманистом, и мысль его укреплялась и обогащалась чтением Цицеронова трактата «О дружбе» и Овидиева «Искусства любви», то есть тех же текстов, к которым обращались клирики школ, расположенных на берегах Луары, и наводнявшие королевские дворы трубадуры, стремившиеся придать утонченность другой теории, в которой особое место отводилось любви. Речь идет о земной, куртуазной любви. Подражая рыцарю, который шаг за шагом завоевывает любовь своей дамы, непрерывно совершая подвиги и укрощая страсти, Гийом из Сен-Тьерри увлекает своих духовных последователей в постепенное восхождение, поднимаясь от тела, вместилища животных инстинктов, к душе, вместилищу разума, а затем — к венчающему их духу, вместилищу любовного экстаза. Горя огнем любви, которая и есть истинный разум Божий, «душа переходит из мира теней и образов в полуденный свет благодати и истины».