Жорж Дюби - Время соборов

Наступлению готики повсюду противостояли традиции, народные верования, образ мыслей, отличавшийся от того, что был принят в областях, считавшихся французскими в строгом смысле слова. На севере распространение готики было приостановлено потоком фантазии, бурлившим на островах — в Англии и Ирландии, и пристрастием к энергичному рисунку, раскручивавшему витки мечты, змеевидные извивы которого были принесены шотландскими монахами в Регенсбург. В империи возрождалось мощное оттоновское наследие — искусство бронзового литья, покорившее Италию. Избежав французского влияния, оно расцвело на церковных вратах в Пизе, Беневенто, Монреале так же, как в Гнезно. Романская эстетика продолжала распространяться и в южном направлении. Создание декора рипольского собора и клермонского Нотр-Дам-дю-Пор относится к последним годам XII века. Соборы эти были совершенно романскими, и в упомянутых областях всё принесенное с Востока в результате христианских завоеваний усиливало противостояние готическому соблазну. Здесь был вклад и Испании (мосарабское искусство вдохновило на создание серии иллюстраций «Комментария Беата»), и Византии, пример которой находил отклик везде — от баварских границ до восточных пределов латинского христианства и от дворов палермских владык до южных рубежей. Тем временем в Риме продолжалось слияние античной классики, романских приемов и восточных импульсов.

История любой из областей, сопротивлявшихся распространению готики, может служить наглядным примером того противостояния, которое встретила на своем пути французская эстетика. В некоторых провинциях причина неослабевающего влияния древних художественных форм крылась в замедленном темпе культурного развития. Не все сельские районы Европы в равной мере смогли воспользоваться плодами бурного хозяйственного развития, которое в Шартре и Суассоне раньше, чем где бы то ни было, привело к обогащению епископов, позволившему им начать строительство соборов. В горах Оверни церкви, возраст которых невозможно определить, вырастали в крестьянской среде, которую не затронули исторические изменения, и по-прежнему пропагандировали в застывших образцах народного искусства расхожие произведения XI века. Вымерший Прованс медленно поддавался живительному воздействию торговли. Туманные окраины мира — Ирландия, Шотландия, Скандинавия — оставались варварскими землями. В Англии не существовало настоящих городов, не было их и в Германии. Входившие в состав империи страны, где Карл Великий почитался святым, медленно ассимилировали каролингскую культуру. Повсюду не хватало школ, а существовавшие избежали влияния новых веяний. Там ничего не было известно о молодом искусстве литургии, центральным моментом которого стало таинство вочеловечения Бога. Тяга к чему-то новому, побуждавшая учителей продолжать поиски, заставлявшая их укреплять веру знаниями, пока не достигла этих учебных заведений; основным предметом, изучавшимся здесь, было хоровое пение. Капитулы соборов, в которых беспрестанно звучали песнопения, состояли преимущественно из феодалов. Архиепископ и каноники Лана и Арля, знатные лица, не колеблясь бросавшиеся в битву, с большей охотой упражнялись в умении владеть оружием, чем словом. В этих краях монастыри по-прежнему оставались главными очагами религиозной жизни, но они замкнулись в клюнийской концепции литургии. Зарождавшаяся там мысль следовала извилистым путем. Сочиняя трактат «О деяниях Божиих», аббатиса Хильдегарда Бингенская черпала вдохновение в аллегорической поэме некоего шартрского учителя, однако переработанный ею материал превращался в ряд расплывчатых видений, окутанных фантасмагорической дымкой «Комментария Беата»; когда калабрийский аббат Иоахим Флорский в своих размышлениях о перекликающихся местах в Ветхом и Новом Заветах заимствует у Сугерия некоторые богословские положения, он превращает их в мессианскую утопию. Всё это было проявлением крайне медленного изменения образа мыслей.

Все новое, что шло из области Иль-де-Франс, повсюду сталкивалось с силами, высвободившимися в таком же жадном стремлении к росту, как то, которое возродило сельскую местность, окружавшую Париж. Однако порыв этот имел теперь другую направленность.

К югу от Луары куртуазная культура во всю мощь восставала против искусства епископов. Аквитания так и не покорилась каролингскому игу. Она упорно сражалась с Пипином Коротким, Карлом Великим, Карлом Лысым. Отвергала их школы, концепцию просвещенной церкви, слияние вечного и преходящего, воплощением которого были франкские короли, и продолжала четко отделять религию от жизни: с одной стороны — совершенство затворнической жизни, с другой — мирские радости. В XI веке Аквитания была излюбленным местом церковных реформ. Церковные соборы освободили здесь религиозные общины от власти сильных мира сего, провели более четкую границу между монахами и мирянами: первым полагалось вести беспорочную жизнь, на долю вторых выпадали любовь и война. Аквитанские правители не претендовали на духовную власть; они не интересовались церковными службами, их приближенные поручали монахам молиться о своей душе, надеясь при помощи пожертвований приобрести право получать удовольствие от жизни. Они любили войну и охоту, как и французские рыцари, но жили в городах, где традиции римского полиса не успели окончательно исчезнуть, а потому им были знакомы также и мирные развлечения. Граф Пуатье, герцог Аквитанский, около 1100 года сочинил первые известные нам любовные песни, положив на мелодии григорианских секвенций стихи, в которых прославлял свою даму сердца. Все молодые люди при его дворе следовали его примеру. Они изобрели игру, в которой любовник стремится добиться расположения супруги своего сеньора и слагает к ее ногам преданность, состояние и вассальную службу. Стиль куртуазного поведения формировался в среде знати, чьи порывы Церковь, уделявшая внимание лишь монастырям и молитвам об искуплении грехов, сдерживала здесь гораздо слабее, чем к северу от Луары. Этот стиль распространился во всей Тулузской области, в Провансе, а затем в Италии. Знать французских провинций не без колебаний усвоила куртуазные манеры во второй половине XII века. Король Франции Людовик VII, женившийся на наследнице герцогов Аквитанских, с трудом выносил ее фривольные манеры [110]. Окружавшие короля монахи (среди них первым был Сугерий) убеждали его, что такое поведение идет от дьявола, и уговорили расторгнуть брак.

Оставленная жена быстро нашла себе нового мужа — английского короля Генриха Плантагенета, владевшего Нормандией и Анжу, перешедшим к нему по наследству. После свадьбы король Англии присоединил к своим землям целый ряд владений, мало-помалу охвативших половину Французского королевства. Он мечтал затмить наследника Капетингов и призвал придворных ученых создать эстетику, способную соперничать с парижской. Его церковнослужители стремились утверждать веру не на разуме, а на удовольствии и мечте. Таким образом, новая эстетика стала результатом слияния куртуазности на аквитанский и английский манер. На окраинах Галлии, в аббатстве Мальмсбери — Сен-Дени британских монархов, покоилось тело легендарного героя, короля Артура, имя которого прочно вошло в кельтские сказания. Придворные писатели Генриха Π черпали в них темы для своих произведений. Они принялись описывать чудесные приключения странствующих рыцарей, преследовавших драконов, чтобы заслужить расположение своей возлюбленной. Мрачная история любви Тристана и Изольды противостоит подвигам рыцарей и закованных в броню епископов, которые в эпических песнях сопровождали Карла Великого, противостоит мистическому рыцарству Персеваля. В западных областях возникла также альтернатива и французскому искусству: Анжерский собор, в котором использовалось скрещение арочных дуг, сохранил объемы романских церквей Пуату. По правде говоря, в домене Плантагенетов не было создано собственного архитектурного стиля. Его эстетика выразилась в основном в поэзии, мы практически не находим ее отзвука в искусстве, за исключением английской книжной миниатюры (сочетания ее линий отвергают шартрскую иконографию) и единственных предметов светского искусства, которые сохранились во Франции от той эпохи, — покрытых эмалями лимузенских блюд с изображениями гербов, которые служили для омовения рук сеньорам и их супругам на придворных пирах. Единственной монументальной иллюстрацией поэм, написанных для французских и других западных владык, можно считать итальянские соборы. Персонажи романа о Трое изображены на мозаиках в Битонто, рыцари Круглого стола — на одном из тимпанов в Модене. Столь далеко докатившееся эхо вполне объяснимо. Как я уже говорил, итальянская знать приняла куртуазную моду, и в итальянских городах собор, потомок античной базилики, стал средоточием как религиозной, так и светской жизни. В Италии собор в значительно большей степени, чем во Франции, принадлежал городскому населению, был его настоящим домом.