Николь Лоро - Разделенный город. Забвение в памяти Афин

Одним словом, «весь город в целом» является всем, кроме политического. В образах мы видим афинян на пиру, но не собрание граждан; и, хотя мы и можем найти там типажи воина, тщетно будет искать изображение битвы, если только она не мифическая. Что, впрочем, охотно признается сторонниками иконографии, не стесняющимися говорить о «цензуре политического» [124] См.: Lissarrague F., Schnapp A. Imagerie des Grecs ou Grèce des imagiers. P. 282–284. Позднее этому вопросу была посвящена секция на конференции по антропологии Античности в Афинах в 1992 году. . И здесь я останавливаюсь перед вопросом: если бы современные исследователи умели артикулировать оба способа мыслить город – в покое и в движении – вместе, то, несомненно, такое – неоспоримое – расширение поля исследования благодаря иконографической перспективе не принесло бы ничего кроме пользы. Это, однако, предполагало бы, что мы не ограничимся констатацией этой поразительной цензуры, но попытаемся разместить ее в функционировании совокупной системы гражданских репрезентаций. Многому можно было бы научиться и многое можно было бы извлечь, если попытаться продумать эту взаимосвязь. Возможно, для этого еще настанет время – но при условии, что антропологи-иконографы зададутся вопросом о своей имплицитной практике, заключающейся в дублировании собственным теоретическим выбором того выбора, который они обнаруживают в своем корпусе материалов: исключить политическое, потому что его исключают образы; или взять за основу «образы» – о выборе этого термина, к слову, также следовало бы задуматься – чтобы не находить в них политическое [125] Можем ли мы продолжать говорить о цензуре политического, когда для того, чтобы изобразить тот или иной героический подвиг Тесея, афинские художники вдохновляются знаменитой скульптурной группой на Агоре, представлявшей Тираноктонов («Тираноубийц»)? На самом деле, выбор образов (тех, что обнаруживают на вазах и предпочитают скульптурным изображениям) явным образом удваивается и структурируется тем, что выбирают сами образы. . Поскольку образы, как фигуративные репрезентации, считаются способными «предоставить доступ к ментальным репрезентациям», они разворачивают перед нами «социальное воображаемое» классического города. Или, если точно процитировать предисловие к «Городу образов», «социальное воображаемое» классических Афин (ибо исследуемые изображения также являются принципиально афинскими) [126] Lissarrague F., Schnapp A. Imagerie des Grecs ou Grèce des imagiers. P. 283 (главка «Предоставить доступ»). . И вот, оторванные от политического, с которым их отождествляли классические исследования – «несомненно, рисующие слишком уж литературную картину» [127] Ж.-П. Вернан в предисловии к: La Cité des images. P. 5. – Афины (должна ли я говорить Афины? или одни из Афин?) раскрываются тому, кто знает, как упорядочить фигуративный каталог сцен и значащих жестов. Афины избегаемые и Афины обретенные вне времени битв и собраний, вне гражданского пространства, которое не изображается художниками, – нечто наподобие гладко отполированной поверхности. «Плоское общество» [128] Выражение Леви-Стросса, который делает важное уточнение: «точно так же, как не существует абсолютно „холодных“ обществ, не существует и абсолютно „плоских“». См.: Lévi-Strauss C. Histoire et ethnologie. P. 1225. . Разумеется, оно другое, ведь речь идет об инаковости. Но это некий другой в форме половины, расколотого sýmbolon [129] Речь идет о sýmbola – расколотых предметах, половинки которых служили опознавательными знаками, употребляясь в самых разных социальных ситуациях. – Примеч. пер. . «Язык», считающийся автономным, – считающийся способным обойтись без дискурсивности логоса . Нарисованный город.

Чуть выше я упомянула о платоновской настороженности по отношению к zoographía , поскольку та обездвиживает живое. Я бы хотела еще раз процитировать Платона, анализирующего чувство, испытываемое перед моделью города, сводящейся к его описанию, – в данном случае это модель из «Государства», которая заново обсуждается в «Тимее» в типично платоновском движении демонстративного возвращения к самому себе:

Это чувство похоже на то, что испытываешь, увидев каких-нибудь благородных, красивых зверей, изображенных на картине, а то и живых, но неподвижных: непременно захочется поглядеть, каковы они в движении и как они при борьбе выявляют те силы, о которых позволяет догадываться склад их тел [130] Платон. Тимей, 19b – c. Пер. С. С. Аверинцева. .

И тогда Сократ требует, чтобы ему рассказали про борьбу, в которой участвует город. Можно пофантазировать о том, как город образов встречается с опытом, восхваляемым в начале «Тимея»: опытом приведения в движение. Или по меньшей мере (ибо сложно не заметить, что сократовское требование не будет выполнено в диалоге, ведь Платон знает, насколько трудно довести подобный опыт до успешного завершения) о том, как изобретатели этого города образов ставят себе целью прояснить причины, подталкивавшие – некоторым образом институционально – афинских художников к тому, чтобы отфильтровывать сложную реальность города, выбирая в ней общество против «Государства» [131] «Общество против государства» – название работы Пьера Кластра, который тем не менее не отождествляет с государством все политическое в целом, см.: Clastre P. La société contre l’État. Paris: Les Éditions de Minuit, 1974. , ритуал против истории, и отдавать краям (маргиналам, которых тексты называют akhreīoi , «бесполезными», поскольку они не-граждане) предпочтение перед центром ( méson [132] Середина, центр, общественная среда и т. д. ( греч. ). граждан).

Но помимо выбора, сделанного афинскими творцами образов, меня интересует именно это движение, которое настойчиво подталкивает антропологов Греции к тому, чтобы стать иконографами. Или, другими словами, полное совпадение между выбором объекта (инвестицией в «образы») и имплицитным способом определять антропологию, фактически приравнивая ее к вынесению политического за скобки.

Разумеется, есть много способов вынести политическое за скобки, и если я подробно останавливаюсь на иконографическом варианте, то это не только из‐за господствующего положения, которое он завоевал среди антропологов греческого города, но также и в первую очередь потому, что его последствия для теории являются с этой точки зрения образцовыми. Возможно, чтобы определить изначальное место этого эллипсиса [133] То есть пропуска. – Примеч. ред. политического, необходимо погрузиться гораздо глубже в историю этой антропологии Греции, в первую ее эпоху, видевшую, как начинают вырисовываться очертания антропологической фигуры греческого политического. Ибо вначале город антропологов был целиком и полностью политичным, прежде всего политичным, и несомненно, что именно в таком качестве он соблазнил немало эллинистов моего поколения, искавших иную координатную сетку для чтения, нежели классические гуманитарные дисциплины, – искавших в первую очередь модель гражданской жизни, которая была бы более гражданской, чем все, порядком изношенные, модели, что предлагал университет шестидесятых годов [134] См. по этому поводу: Loraux N. Éloge de l’ anachronisme en histoire // Le genre humain. 1993. № 27. P. 23–39. .