Фридрих Мюллер - История ислама. Том 3, 4. С основания до новейших времен

Но несмотря на это, Мухаммед, по-видимому, даже не попытался настоящим образом осадить город, которому в течение восьмидесяти лет удавалось отстаивать свою независимость от кордовского эмирата. Неспособность эмира провести здесь решительные меры, при помощи находившегося в его распоряжении войска, которого надежность и боевую готовность он сам, правда, уменьшил, как кажется, еще увеличила его злобу на бывших в тесной связи с толедцами кордовских христиан, а их сопротивление против врагов мусульман возрастало по мере усиления гнета. Это-то и было нужно Евлогию, не перестававшему бороться против чад диавола и укреплять верующих в их готовности идти на мученичество; в 244 (859) г. и ему суждено было умереть за веру вместе с мученицей Леокрицией. Их слава и вызванное ими благоговение к испанским мученикам распространились во все стороны, далеко за пределы страны, воодушевляя христиан в Астурии и Наварре на мужество и терпение в почти непрерывной борьбе против неверных, и далеко вглубь Франции, возбуждая ненависть к исламу. Евлогий был причислен к лику святых; и когда 24 года спустя Мухаммед был вынужден просить перемирия у Альфонса Великого, то главным условием договора была выдача праха этого поборника веры. С тех пор он покоился в христианской земле, а дух, когда-то живший в нем, еще раз доказал победоносное превосходство силы духа над всякой внешней силой; никогда ни один испанский христианин не наносил делу ислама такого вреда, как святой Евлогий, несмотря на узы и смерть. Еще гораздо опаснее, чем нравственный подъем среди внешних врагов в государстве, должен был подействовать пример сопротивления, оказанного правительству в самой столице, на всех тех, кому в провинции надоела власть Омейядов. И хотя после смерти Евлогия, несмотря на старания Альваро описанием мученичества своего друга снова вызвать воодушевление, число желавших умереть геройской смертью все уменьшалось, скоро представилась возможность бороться против факихов на кордовском троне иными путями, чем с эшафота.

Положение толедцев усиливалось не только благодаря союзу с Ордоньо I и потом с Альфонсом III (со времени вступления его на престол в 866 (252) г.), но еще тем обстоятельством, что они могли действовать под прикрытием арагонского бену-каси [396]. После мира, заключенного Абдуррахманом с князем Мусой, влияние последнего на северо-востоке не было ничем ограничено; так, Мухаммед застал его повелителем Сарагосы, Туделы, Гуески и всей «верхней границы» — «третьим царем Испании», как он велел называть себя, по западным источникам. Очевидно, что он чувствовал себя равноправным с королями Наваррским и Астурийским, а не вассалом кордовского эмира.

Естественно было, что толедцы заключили союз и с ним. И хотя в Арагоне, клином лежавшем между Барселоной и Наваррой, мусульманское сознание всегда оставалось сильнее, чем в полухристианском Толедо, и энергичный Муса почти не переставая воевал не только против Наварры, но и против астурийцев, все же все эти небольшие христианские и мусульманские государства невольно образовали род союза для взаимной защиты против эмира Кордовского — представителя правовернего ислама, заявлявшего в то же время притязания на верховное владычество в Испании. Едва ли Мухаммеду когда-либо удавалось достигать серьезных успехов в борьбе с этим союзом; в общем у него только хватало сил для того, чтобы не давать ходу толедцам и их астурийским союзникам и беспокоить их набегами, особенно со стороны Калатравы; но зато и ему не раз приходилось терпеть нападения в собственных владениях, в которые особенно Альфонсу удалось вторгнуться дальше, чем кому бы то ни было из прежних королей. Прошли те времена, когда мусульмане ходили на Леон и даже на Овиедо; теперь им почти никогда не удавалось пробраться далее Толедо. Нам ничего не известно о попытках Мухаммеда увеличить свою военную силу, или искусной политикой расстроить союзы врагов, или лучшим управлением предотвратить новые неудовольствия в оставшихся еще под его властью провинциях; он не был годен для других целей, кроме богословских. Так прошло несколько лет, в течение которых не произошло ничего необыкновенного, исключая новых набегов со стороны норманнов на южное побережье, особенно у Альджециры (Аль-Джезира [397]-аль-Хадра) и Мурсии (245 = 859) г.; только неожиданная смерть Мусы Арагонского, бывшая для Мухаммеда счастливой случайностью, казалось, улучшила его виды на успех. Поэтому он стал действовать быстро и энергично, отнял у сыновей «третьего короля» Сарагосу и Туделу и мог надеяться на то, что он здесь снова надолго упрочил свое положение. Но ему пришлось дорого расплатиться за эту удачу: слишком ли он разбросал свои силы тем, что занял этот отдаленный передовой пост, или это был только дальнейший ход развития стремлений к обособленности, но через десять лет (по обыкновению прошедших в постоянных подавлениях небольших восстаний и походах против астурийцев) эмиру пришлось перенести подряд несколько ударов, слишком ярко выставивших хрупкость его государства. В 258 (872) г. изгнанные сыновья Мусы снова прогнали правительственные войска из Арагона и, при помощи короля Альфонса, отразили дальнейшее нападение Мухаммеда; в 259 (873) г. Альфонс добился признания Толедо состоящей под его покровительством республикой, а в 261 (875) г. ренегат Абдуррахман ибн Мерван, став во главе недовольных единомышленников, восстал в окрестностях Бадахоса ( Bataljus ), разбил посланное ему навстречу войско эмира, в конце концов добился полной самостоятельности на западе и, конечно, не замедлил заключить союз с Альфонсом III. Таким образом, теперь под действительною властью Омейядов находилась только Андалузия с восточными провинциями Мурсией и Валенсией и часть Новой Кастилии до Гвадалахары (берберов Мериды, конечно, нельзя было принимать в расчет) — то есть меньшая часть полуострова, между тем как большая была разделена между христианскими государствами и владетельными ренегатами, которые в это время зависели более от христианских государей, чем от бессильного эмира. До чего быстро сглаживались противоположности между испанцами — мусульманами и христианами, насколько казалось своевременным их слияние в один национальный союз, направленный для борьбы с арабским владычеством, доказывает странная мысль Ибн Мервана, желавшего основать для своих приверженцев новую религию — смесь ислама с христианством.

Положение кордовского эмира было достаточно плохо, но дела приняли еще худший оборот. До сих пор если фронту его с севера и запада угрожали христиане и непокорные вассалы, то с тыла ему никто не угрожал. Но и на юге были области, в которых ренегатам, благодаря их численности и их имущественному положению, принадлежала вполне или почти руководящая роль; так, в Мурсии, Севилье, а особенно в провинции Рейе, то есть в большом округе Малаги, Арчидоны и Ронды. Подобно тому как в ландшафте веселые южные поля Хениля и узкой прибрежной полосы сменяются дико-романтической Серранией, «горной страною» между Альпухарой (Аль-Бушарат) и Гибралтарским полуостровом, так и в характере населения мы встречаем смесь веселости и любезности со страстностью и дикостью; и еще теперь всем известно, хотя бы по «Кармен» Мериме, что романтическое разбойничество нигде в Испании не чувствует себя так дома, как в этой Серрании, и ни одна провинция, за исключением благословенной Страны басков, не приспособлена лучше для войны гверильясов. Понятно, что в этой местности ни арабы, ни берберы никогда не пользовались любовью и что именно здесь известия о неудачах эмира в борьбе с их испанскими соплеменниками в Сарагосе, Толедо и Бадахосе должны были вызвать немалое возбуждение. Уже в 266 (879) г. возникли серьезные беспорядки, правда со всею строгостью подавленные; но брожение продолжалось. Только что эмиру Мухаммеду представилась возможность, благодаря раздорам, начавшим разъединять арагонских каситов с 269 (882) г., и благодаря поддержке, оказанной ему усилившеюся с некоторого времени вокруг Калатайюда (см. IV, с. 56 примеч.) арабской фамилией Туджибидов, снова напасть на линию Эбро и завладеть Сарагосой в 271 (884) г., как восстание, за несколько месяцев до этого снова вспыхнувшее в Серрании и Ронде, заставило его до поры предоставить северную провинцию самой себе, иначе говоря — всем превратностям борьбы между Туджибидами и каситами, и употребить все силы государства на борьбу с югом. И то обстоятельство, что силы эти здесь были связаны в течение целой трети столетия, более того, что в это время кордовский эмират и вообще арабское владычество в Испании беспомощно стояли на краю гибели, — было делом одного из тех народных героев, которые, наперекор казенной рутине, в известное время дают решительный поворот всякому действительно выдающемуся народу.