М. Мурдалов - Кавказский уроженецъ – поэтъ Константин Айбулат

Трупъ страдальца зарывалъ.

Мимо шелъ одинъ прохожий

И спросилъ: «Кто здесь лежитъ?»

– «Самъ не знаю; онъ дороже,

Говорятъ, большихъ вельможий

И товарищемъ убитъ.

Я и самъ хоть старецъ хилой,

И могилы рыть привыкъ;

Но надъ этою могилой

Слезы брызжутъ какъ родникъ».

Милостивый Государь, Андрей Андреевичъ [Краевский].

Участие съ которымъ следили От. Зап. за развитиемъ таланта покойного М. Ю. Лермонтова, возлагаетъ на меня нравственную обязанность поделиться съ Вами впечатлениемъ, произведеннымъ на меня его кончиною. Это для меня и приятно и неприятно; приятно, потому что въ Васъ найду конечно человека, которой съ истинною горестью чувствуетъ эту потерю; неприятно – потому что стихи на смерть такого-то встречаются каждымъ порядочнымъ человекомъ съ некоторымъ отвращениемъ или презрениемъ. Невольно приходитъ на мысль, что Гл. …. Бросаются къ деламъ и памяти какого-нибудь великого покойника какъ толпа гробовщиковъ къ его телу. На нежелание найти предметъ для песенъ своей музы, истинное чувство заставило меня написать несколько строкъ выполнять таланту, который къ сожалению, такъ рано сошелъ съ литературного поприща.

И онъ угасъ! И онъ въ земле сырой!

Давноль его приветствовали плески?

Давноль въ его заре, въ ее восходномъ блеске

Провидели мы полдень золотой?

Ему внимали мы въ тиши, благоговея,

Благословение въ немъ свыше разумея-

И онъ угасъ, и онъ утихъ,

Какъ недосказанный великий, дивный стихъ!..

И нетъ его!.. Но если умирать

Такъ рано, на заре, помазаннику Бога —

Такъ тамъ, у горного порога,

Въ соседстве звездъ, где духъ забывши прахъ,

Свободно реетъ ввысь, и цепенеютъ взоры.

На этихъ девственныхъ снегахъ,

На этихъ облакахъ, обнявшихъ синигоры,

Где волен близъ небесъ, надъ будного зыбей??

Лишь царственный орелъ да вихорь безпокойный, —

Для жертвы избранной тамъ жертвенник достойный,

Для гения – достойный мавзолей!

___________________

Впрочем, я еще въ долгу предъ От. Зам. за благосклонный откликъ ихъ въ превосходной статье объ «антологической поэзии» о моем стихотворении – «Сон», помещенномъ въ Одесскомъ Альманахе на 1840 г., и какъ я полагалъ съ большою достоверностью, давно забытомъ въ сети, кому привелось его прочесть. Въ ожидании того времени, как я решусь собрать свои сочинения, большею частью въ антологическомъ роде, и издать ихъ, не угодно ли вамъ, милостивый Государь, поместить въ нынешнемъ номере вашего журнала прилагаемыхъ здесь стихотворения.

Милостивый Государь, имею честь быть, с истинным почтением покорнейшим случаю слугою?? Майкову.

Тимпан и звуки флейтъ и плески вакханалий

Молчанье дальнихъ горъ и рощей потрясали.

Движеньемъ утомленъ, я скрылся въ мраке деревъ,

А тамъ, раскинувшись на мягкий бархатъ мховъ,

У грата темного Вакханка молодая

Покоилась, по руке склоняй, полунагая.

По жаркому лицу, по мраморной груди,

Лучъ солнца, тень листовъ скользили, трепетали

Съ аканфом и плющомъ власы ее спадали

На кожу тигрову, какъ резвые струи.

Тамъ тиръ изломленный! Тамъ чаша золотая!

Какъ дышитъ виноградъ на перияхъ у нее!

Какъ алые уста, улыбкою играя,

Лепечутъ, полные томленья и огня!..

Какъ тихо все вокругъ! Лишь слышны изъ-за ….

Тимпанъ и звуки флейтъ и плески вакханалий.

Срезалъ себе тростникъ у прибережья шумного моря.

Немъ онъ забытый лежалъ въ моей хижине бедной.

Разъ увидалъ его старецъ прохожий, къ ночлегу

Въ хижину къ намъ завернувший, (онъ былъ непонятенъ,

Чуденъ на нашей глухой стороне.) Онъ обрезалъ

Стволъ и отверстий наделалъ, къ устамъ приложилъ ихъ

И оживленный тростникъ вдругъ исполнился звукомъ

Чуднымъ, какимъ оживлялся порою у моря,

Если внезапно зефиръ, зарябивъ его воды,

Прости коснется и звукомъ наполнитъ поморье.

И ты погибъ, великий нашъ собратъ,

Ты, благородный нашъ вожатый!

Иль мало на Руси утратъ

Навеялъ смерти дух крылатый?..

И ты погибъ, божественный певецъ!

Громовая твоя теперь замолкла лира,

Во прахъ разбитъ властительный венецъ,

Поругана священная порфира!

И ты погибъ! Предчувствия сбылись,

И палъ ударъ туда где жилы сердца били,

Где жизней тысячи слились!..

И взоровъ тысячи следили!…

Смотрите, нетъ его межъ нашими рядами;

Но также жизнь летитъ, бежитъ за валомъ валъ,

Все тотъ же мир, который онъ предъ нами,

Молниеносный, обтекалъ!

А нетъ того, чьи царственныя думы

Надъ миромъ высились съ громами и съ огнемъ,

Кто в рапы общества металъ свои перуны,

Кто, грозный, протекалъ по немъ,

Чей гордый умъ раскинулся подъ нами,

Алмазный стихъ и резалъ и блисталъ,

Надъ гробомъ Пушкина кто рокоталъ громами

И молнией чело погибшего венчалъ…

А тотъ еще, чей прахъ еще встревоженъ ныне был,

Подъятый съ торжествомъ отъ славъ своихъ далеки.

И, призванный народомъ, снова плылъ

Въ отчизну дальнюю по зыби видъ глубокихъ,

И, царственный мертвецъ, покоенъ, недвижимъ.

И океанъ прошелъ и перешелъ экваторъ,

И вздорная толпа упала передъ нимъ

«Да здравствуетъ» кричала «Императоръ!»,

Когда предъ ней онъ шелъ по ложамъ городскимъ

Когда онъ возлежалъ на погребальномъ троне,

Объятый, грозный вновь величиемъ своимъ,

И вновь со скипетромъ, въ порфиры и въ короне…

Онъ, онъ одинъ, онъ нашъ русский, нашъ певецъ,

При крикахъ радостныхъ гласившихъ всемъ свободу.

Съ чела громового терновый снялъ венецъ

И съ искрами потрясъ великому народу.

Довольно! Нетъ тебя, нашъ доблестный певецъ!

На русскихъ небесахъ еще звезда затмилась,

Для насъ еще настало наконецъ

Одно великое: свершилось.

И грустно ты исчезъ надъ нашею землей:

Не почиетъ на насъ твое благославенье,

Но слышенъ, кажется, изъ гроба голосъ твой:

Печально я гляжу на наше поколенье!»

Милостивый Государь, Андрей Александрович! [Краевский]