Петр Дружинин - Идеология и филология. Ленинград, 1940-е годы. Документальное исследование. Том 2

«Характер и своеобразие русской литературы нельзя понять, не учитывая ее взаимодействия с устной народной поэзией. Великие русские писатели высоко ценили поэзию народа и пользовались ее сокровищами. Между тем, некоторые ученые “специалисты” рассматривают связь художественной литературы и устной поэзии с ошибочных, ложных позиций.

Известно утверждение М. Азадовского о том, что интерес Пушкина к творчеству русского народа был вызван… влиянием идей, проникающих в Россию с Запада.

Азадовский не один в своих заблуждениях. В сборнике “Песни русских поэтов” (редакция, статьи и комментарии И. Розанова) проф[ессор] Розанов утверждает: “Если сравнить количество песен (Пушкина. – В. Б .), являвшихся подражанием русскому фольклору, с количеством песен, навеянных чужим фольклором, то окажется, что вторых значительно больше”. Следовательно, “русской песенной лирике Пушкин уделял сравнительно мало внимания”.

Путем внешнего арифметического подсчета тем и сюжетов исследователь искажает творческий облик Пушкина, умаляет значение русской народной поэзии для его творчества.

Проф[ессор] В. Пропп в пространной статье “Специфика фольклора” фактически утверждает невозможность изучения народного творчества. Народная поэзия, говорит он, “акт малоизученных форм сознания“. В этой поэзии “поступают так, а не иначе, не потому, что так было в действительности, а потому, что это так представлялось по законам первобытного мышления”. “Это мышление и вся система первобытного мировоззрения должны быть изучены. Иначе ни композиция, ни сюжеты, ни отдельные мотивы не смогут быть поняты”. Так как первобытное мышление, очевидно, кажется профессору непостижимым, то и народное творчество переходит в разряд непознаваемого.

Художественную литературу проф[ессор] Пропп объявляет продуктом “иного”, “высшего сознания”. Таким образом, проф[ессор] Пропп отгораживает ее от народного творчества непреодолимой стеной. Для народной поэзии оказываются неприменимыми методы исследования, принятые для изучения литературы. Художественный опыт поэтического творчества народа изымается из сферы литературоведения» [89].

Затем автор еще раз возвращается к М. К. Азадовскому:

«Возьмем, к примеру, сборник “Фронтовой фольклор”, составленный в 1944 г. В. Крупянской под редакцией и с предисловием М. Азадовского.

В “исследовании”, предпосланном этому сборнику, составитель исходит из тех же антинаучных теорий, по которым поэтическое творчество народа объявляется “переделкой” или “переосмыслением” старого.

В качестве примеров фронтовой песенной лирики составительница сборника приводит образцы “популярнейших песен фронтовой молодежи”, вроде: “За три года в армии вся любовь забудется”, или преподносит “творческую историю” песни о молодом парне, позабытом девушкой.

В качестве “мудрых” народных выражений публикуются: машина системы Рено имеет две скорости: “тпру” и “но” (лошадь); ласкательное прозвище советского ястребка – “Яшка-приписник”. Или: “На бой идти нужно, как к невесте”. Нет нужды приводить все перлы этого сборника, выдаваемые за “фронтовой фольклор”» [90].

21 января 1948 г. большой «поклонник» Б. М. Эйхенбаума – сотрудник аппарата ЦК ВКП(б) Б. С. Рюриков выступил в партийной газете «Культура и жизнь» со статьей «О творчестве Л. Толстого и некоторых его истолкователях». Посвящена она, казалось бы, грядущему юбилею писателя:

«В 1948 году исполняется 120 лет со дня рождения Л. Н. Толстого В связи с этой годовщиной еще более усиливается интерес нашего народа к творчеству великого писателя, возрастает стремление советских людей глубже уяснить историческое место Толстого в развитии русской и мировой литературы. За последние годы появился ряд книг и статей о Толстом, и законен вопрос, насколько отвечают эти работы высоким требованиям, предъявляемым к ним» [91].

Как выясняется из текста статьи, работы этим требованиям не отвечают:

«Некоторые литературоведы в своих характеристиках произведений Толстого отходят от тех гениальных по своей глубине и всесторонности оценок, которые даны творчеству Толстого В. И. Лениным. Работа некоторых литературоведов о Толстом по существу есть не что иное, как попытка смягчить критику реакционных сторон творчества Толстого, уклониться от разоблачения ложных и вредных идей в его мировоззрении» [92].

Таковыми оказываются работы В. С. Спиридонова, Н. К. Гудзия, Н. Н. Гусева и Б. М. Эйхенбаума. Относительно последнего автор пишет:

«Советский литературовед – не летописец, спокойно и равнодушно рассказывающий о писателях прошлого, он сам – носитель и выразитель той высокой идейности, которая всегда отличала передовую русскую литературу. Ленинский принцип партийности литературы требует отчетливого отношения к явлениям прошлого, разъяснения значения передового, идейного творчества, глубокого и боевого раскрытия вредности отсталых, реакционных теорий.

Между тем до сих пор не преодолен ложный академический “объективизм”, и некоторые авторы в “нейтральных” тонах говорят о явлениях, требующих ясной и четкой оценки.

Автор статьи о Толстом в 54‐м томе Большой советской энциклопедии Б. Эйхенбаум, говоря о религиозных исканиях Толстого, ограничивается такой характеристикой:

“В своих религиозно-философских сочинениях Толстой разоблачал церковь, стремясь восстановить чистое (?) христианство с его учением о любви и о ‘непротивлении злу насилием’ ”.

Автор забыл сказать, что в религиозно-философских сочинениях Толстого проповедуется мистицизм, отрицается общественный прогресс, ниспровергается наука, религиозное “очищение” противопоставляется революционной деятельности. Он оперирует словечками о “чистом христианстве”, как будто правомерно само деление религии на чистую и нечистую.

Автор не раскрывает, в чем же вредность толстовского “непротивления злу”. Он забывает слова Ленина, писавшего, что в произведениях Толстого содержится “проповедь одной из самых гнусных вещей, какие только есть на свете, именно: религии, стремление поставить на место попов по казенной должности попов по нравственному убеждению, т. е. культивирование самой утонченной и потому особенно омерзительной поповщины”.

Так дурной “объективизм” оказывается очень удобной формой умолчания о реакционной сущности толстовщины.

Кому не известно, что представляла собой в истории русской общественной мысли толстовщина? “Толстой смешон, как пророк, открывший новые рецепты спасения человечества, – и поэтому совсем мизерны заграничные и русские ‘толстовцы’, пожелавшие превратить в догму как раз самую слабую сторону его учения”, – писал Ленин» [93].