Муслим Мурдалов - Шамиль – имам Чечни и Дагестана. Часть 2

Чтобы сделать понятным влияние пленного Хайруллы на семейную жизнь его бывшего господина, следует объяснить, что в домашней жизни Шамиля преобладают два влияния, влияние Зейдат, основанное на уважении Шамиля к ее отцу, каковое она успела обратить и на себя. Есть еще третье влияние, влияние другой жены Шамиля, Шуаннет; но оно совершенно пассивное, потому, что женщина эта сосредоточивает все свои интересы в одном Шамиле, и затем не интересуется ничем остальным в мире, исключая разве своей дочерью.

Зятья Шамиля, родные братья Зейдат, составляют в настоящее время яблоко раздора между двумя первыми лицами. Отчуждение жен Шамиля от всего мира побудило Зейдат избрать Хейруллу —

единственного мужчину, который допускается в их общество, второстепенным орудием своих действий против усилий Гази-Магомета и его брата «сплавить» весною непрошенных гостей из Калуги на Кавказ. Участие, принимаемое во всем этом Хайруллою, нисколько не исправляет дело, а напротив, доводит его по временам до вспышек, легко способных обратиться в полный взрыв.

Секретное дело, о котором Хайрулла пришел сегодня говорить со мною. Заключается в том, что, по его мнению, справедливо и необходимо назначить ему от казны содержание, по меньшей мере, в 150 тум. ежегодно, за оказанные им заслуги России и за службу при Шамиле. На вопрос, – какие именно заслуги оказал он России, Хайрулла отвечал – что это он убедил Шамиля сдаться; и что если б не он один Бог знает, был бы теперь Шамиль в Калуге, или держался еще в Гунибе, на погибель Русских.

По объяснению Гази-Магомета и Хаджио, оказалось: что за все время осады Гуниба, Хайрулла постоянно был вне себя от страха, под влиянием этого чувства он то молился то Богу, то кричал в беспамятстве, а когда ядро, или граната пролетали вблизи его, он умолял окружающих – идти к Шамилю и просить его сдаться, угрожая в противном случае непременно умереть. Такая трусость делает непонятною решимость Шамиля держать Хайруллу в своем доме, где было место только храбрецам, всякую минуту готовым умереть без малейшего ропота. Но это обстоятельство, объясняется тем, что Хайрулла состоит при женах Шамиля в должности евнуха.

Объяснив мне свое «дело», Хайрулла присовокупил: что теперь, когда Шамиль не в Дарго, а в Калуге, он сделался человеком свободным и потому желает: или вознаграждения за свою «службу», или паспорта для отправления на родину. Причем взял с меня слово довести обо всем этом до сведения высшего начальства.

Исполняя его просьбу, я считаю обязанностью просить распоряжения об отправлении Хайруллы из Калуги, как человека, быть может, и нужного Шамилю, но положительно вредного для него самого. К удовлетворению желания Хайруллы может служить тот законный и основательный повод, что он принадлежит к числу подданных Персидского Шаха, и с пленением Шамиля действительно не может быть сам его пленником.

2-го февраля. Сегодня Шамиль пригласил меня разделить с ним тот обед, который обыкновенно подавали ему в Дарго. По этому случаю, все женское население его дома, не исключая и жен, отправилось еще с вечера на кухню, и изгнав оттуда Русских поваров, занялось приготовлением обеда, и приготовляло его в продолжение почти двадцати часов.

Стр. 1413 …По замечанию мюрида Хаджио, обед вышел тонкий, гастрономический. При всем том, нельзя было не удивляться – как может выносить человеческий желудок такую жирную, безвкусную пищу. Масло, перемешанное поровну с медом и с сырою мукою; пироги с говядиною и сахаром; суп из курицы с крепким уксусом, множество других блюд все в том же роде, – вот составные части гастрономического обеда горцев. Шамиль, не пробовавший этих блюд с самой осады Гуниба и уже привыкший к европейской пище, казалось, и сам получил в эту минуту не совсем выгодное мнение о тонкостях Даргинской кухни. Подметив раз на моем лице усилие, с которым я старался выполнить все требования застольного этикета, он заметно смущенный, обратился ко мне с объяснением о необходимости тяжелой пищи для горцев, как для людей, постоянно находящихся в тяжелой работе. На этот раз, он не зная того сам отступил от всегдашнего своего обыкновения говорит одну правду, потому, что все мужское население нашей колонии, за исключением самого Шамиля, в продолжение целого дня занимается только игрою в дурачки. Занятие это, которому они предаются секретно от главы семейства, служит, как мне кажется одним из многих доказательств стремления горцев уклонится от строгости учения (и требований) мюридизма. Все же остальное, что представляется мне в моих с ними сношениях, говорит о полном их равнодушии к весьма многим требованиям Шамиля, которые от всей души признаются ими нелепыми, а если исполняются, то единственно из уважения к личности экс-Имама.

За обедом, кроме меня и переводчиков: Грамова и Турминского, находились оба сына Шамиля, старший зять Абдуррахман (младший не допускается в общество взрослых) и мюрид Хаджио.

Сначала разговор шел о скором отъезде Грамова на Кавказ. Шамиль спросил меня: имеет ли он право послать с Грамовым письма: к фельдмаршалу, к гр. Евдокимову, к ген. Муссе, к кн. Джорджадзе, и к брату Шуаннет, купцу Улауханову?

Предвидя это желание, я заблаговременно спрашивал разрешения и. д. начальника Калужской губернии, вследствие чего на вопрос Шамиля отвечал утвердительно. Тогда, он обратился ко мне с просьбою – написать последние четыре письма на Русском языке. Письмо же на имя фельдмаршала изъявил желание написать по-арабски. При этом он сообщил мне содержание писем и указал самый стиль их.

Соглашаясь исполнить просьбу Имама, я спросил его: «кто такой ген. Мусса»? Шамиль отвечал, что фамилии его не знает, а живет он в Буров-Кала (кр. Владикавказ). Тогда я обратился к подпор. Грамову с вопросом: «не тот ли это Мусса, о котором спрашивал меня полк. Богуславский еще в декабре месяце, желая знать, где именно он служит и чем командует? при этом, я присовокупил, что если он тот самый, то это должен быть начальник Осетинского округа, ген.-м. Мусса Кундухов, которого я знаю лично.

Услышав имя полк. Богуславского, поставленное в разговоре рядом с именем ген. Кундухова, Шамиль встрепенулся: по всей вероятности он имел с полк. Богуславским какой-нибудь разговор о нем и теперь получил подозрение, в передаче его мне, потому, что с заметной поспешностью он сказал: «я ничего особенного не говорил Богуславскому о Муссе».

Я отвечал, что не знаю даже, говорил ли он с полк. Богуславским «что-нибудь о нем»; а только слышал от него тот самый вопрос, который вместе с моим ответом приведен выше.

Шамиль этим не удовлетворился: он продолжал говорить о «Муссе», и высказал то, что по его словам, было передано им полк. Богуславскому. Вот его собственная речь: