Муслим Мурдалов - Шамиль – имам Чечни и Дагестана. Часть 2

Лишь только появилась желанная луна, Шамиль прислал ко мне Хаджио с предложением присутствовать при богослужении, которое завтра с рассветом будет у них отправлено торжественным образом.

Явившись сегодня в 6 час. утра в «кунацкую», я нашел Шамиля сидящим на разостланном по полу ковре, лицом к углу, обращенному на юго-восток. Кроме этого был покрыт куском тонкого полотна, а прочие ковры, которыми устлана вся комната, были покрыты обыкновенными белыми простынями. Кроме мужчин, принадлежащих к дому Шамиля, на богослужение явились еще трое Казанских Татар, проезжавших в это время чрез Калугу с товарами, ссыльные горцы и несколько солдат, состоящих на службе в здешнем гарнизонном батальоне.

Все молельщики, в 4 шеренги, сидели сзади Шамиля, скрестив ноги. Верхи их шапок до половины были обернуты белою матерею, заменявшею чалму. Все они были одеты в самые лучшие свои платья и смотрели очень весело, совершенно по-праздничному. Сам Шамиль был весь в белом, что составляет самый парадный его костюм.

Ношение чалмы предписывается всем мусульманам, как одно из правил «Сунната»; поэтому, не везде и далеко не всеми оно исполняется; но в некоторые исключительные дни, как например, в день «Байрама» и в дни «Рамазана», исполнение этой обязанности требуется настоятельно, почти также, как и всякое правило «Фарза». Члены здешней мусульманской колонии, кажется все без исключения проникнуты сознанием этой необходимости, и к удовлетворению ее они стремились, по-видимому, не разбирая средств, потому, что на их шапках красовались материи всевозможных достоинств и названий, начиная от дорогой кисеи, красиво испещренной мушками, до казенного рубашечного холста, тут же снятого с солдатской ноги и обращенного по экстренности случая в мусульманскую чалму.

Войдя в комнату, я хотел было из уважения к молитве делать мои наблюдения стоя; но Шамиль, дожидавшийся уже несколько минут моего прихода, чтобы начать богослужение, обратился ко мне с предложением сесть на диване, объяснив, что все присутствующие должны в это время непременно сидеть.

Вслед за тем, окинув взглядом комнату, и удостоверившись, что все мусульмане при своих местах, Шамиль начал службу. Она состояла в пении хором известного стиха, составляющего один из догматов магометанской религии: «ля илля – ага, илль алла-гу, Мухаммед ресуль алла-га». Пение прерывалось несколько раз чтением некоторых очистительных и разрешительных молитв. Последнею была просьба об отпущении грехов. Наконец, служба завершилась пением того же стиха, повторенного теперь по уставу, ровно сто раз, а затем последовало краткое и благоговейное размышление молившихся, которые, следуя за движениями Шамиля, обратившегося в это время к ним лицом, то вздевали руки, то поникали головами, то клали земные поклоны. Вообще, все богослужение было проникнуто таким искренним и глубоким благоговением, которое способно было вызвать на размышления отъявленного скептика. Самое пение, невзирая на всю его монотонность, заключало в себе очень много гармонии, правда, дикой, но тем более возвышавшей интерес этой сцены.

Наконец, Шамиль встал – и богослужение кончилось. Оно было самое продолжительное из всех предписываемых мусульманскою религиею. Тем не менее, оно продолжалось всего сорок шесть минут. Это напомнило мне слова Шамиля относительно впечатления, произведенного на него нашею архиерейскою службою, при которой однажды зимою он присутствовал с разрешения здешнего епископа, за церковными дверями, в теплом коридоре. По его словам, торжественность богослужения и наружная обстановка сильно поразили его; но в последствии, весь эффект разрушился продолжительностью службы. Это последнее обстоятельство, по мнению Шамиля, неминуемо должно породить усталость, которая, отвлекая внимание человека от молитвы, – обращает его к земным помыслам.

Стр. 1424 …За завтраком, в котором принимали участие и Казанские татары и солдаты, Шамиль обратился ко мне с вопросом: какое впечатление произвело на меня их богослужение, причем заметил, что им больше нечем похвастаться, потому, что теперешнее было самое торжественное, самое великолепное. Я отвечал, что глядя на них, мне и самому хотелось помолиться. Это, по-видимому, очень полстило Шамилю и он, продолжая свою речь, рассказал, между прочим, о том – с каким великолепием праздновался Байрам в Ведене. Множество наибов и всякого рода старшин духовных и светских являлись к этому дню в резиденцию Имама, чтобы встретить праздник вместе с ним. Их присутствие и раболепное уважение, которое они ему оказывали, – много возвышали значение его в глазах народы. В главе блестящей и многочисленной свиты отправлялся Шамиль в мечеть, где впрочем, богослужение совершалось точно так же, как и теперь. Из мечети все возвращались прежним порядком в Имамский дом, где для всех был приготовлен стол. Дорога, по которой шел Шамиль в мечеть и обратно, уставлена была шпалерами из мюридов. Это была пародия на церемониал, происходящий в этот день в Константинополе. Подробности его сообщил Шамилю некто Юсуф-Хаджи, Чеченец, живший очень долго в столице Султана. С его рассказов, Шамиль сделал у себя много нововведений (низам) и между прочим, учредил звание Мудира, некоторое подобие наших генерал-губернаторов. Такими Мудирами в немирном крае были: сын Шамиля Гази-Магомет, известный Кибит-Магома и некоторые другие.

День Байрама был единственный в году день, когда Шамиль присутствовал за одним столом со своими родными и с подчиненными. В этот день, из стад, принадлежащих собственно Шамилю, резались десятки быков и сотни баранов. Мясо их шло как для обеда в Имамском доме, так и на угощение бедных горцев и пленных Русских. Те и другие получали кроме того щедрое пособие припасами и деньгами.

Слушая рассказ о минувшем величии, я смотрел на Шамиля самым внимательным взглядом. *Но, ни в одном его слове, ни в одном жесте не выказалось и малейшего сожаления об утрате власти. Напортив, судя по легким гримасам, изредка мелькавшим в это время на его серьезном лице, – можно было безошибочно заключить, что он всей душою рад избавлению от тягостей и неудовольствий прежней жизни.

По окончании «розговенья», все мы вышли из столовой в парадные сени, где на разостланной по полу скатерти лежала пшеница, приготовленная для бедных. Шамилю подали стул, и он сел, окруженный всеми мужчинами его дома. Двое ссыльных стояли в стороне, печально поникнув головами. Один из них, Хаджи-Магомет, принадлежит к богатому семейству в Шамхальском владении, состоящем в родстве с Шамхалом Тарковским.

Взяв в руки гарнец, Шамиль насыпал в него пшеницы, и старательно сравняв ее с краями, высыпал в мешок, поддерживаемый одним из мюридов. Повторяя тоже самое еще пять раз, он шептал молитвы: то была просьба о благоприятном принятии этих жертв, приносимых ради отпущения грехов его собственных, и грехов его жен и трех малолетних дочерей. Высыпав шестой гарнец, Шамиль передал его Гази-Магомету, который таким же порядком всыпал в мешок два гарнца за себя и за отсутствующую жену. Магомет-Шеффи и оба зятя сделали тоже самое. Наконец, гарнец перешел в руки мюридов, которые, всыпав в мешок по одному гарнцу за себя, передали его опять Шамилю. На этот раз, Шамиль принес жертву за находящихся в доме служанок.