Андрей Воронов-Оренбургский - Сталинград. Том первый. Прощайте, скалистые горы

– Ну, что же, товарищи командиры, в общем и целом наступать можно. Из двух зол выбирают меньшее, а третьего нам не дано.

Приказ Ставки однозначен: во что бы то ни стало форсировать реку, и. кровь из носу, – закрепиться на той стороне! И держаться, держаться всем смертям назло, до последнего подхода наших основных сил. Знаю. Трижды знаю – задача не из простых…Тем более, что огневой поддержки со стороны артиллерии кот наплакал…А это значит: сломать фашистскую сволочь на переднем крае можно только благодаря внезапным, слаженным и самым решительным действиям, имея при этом превосходство в пехоте. Медлить нельзя, товарищи командиры. Бригада майора Дрёмова истекает кровью! Ждёт выручки. И мы должны ей помочь! Всем всё ясно? Вопросы есть?

– Никак нет, товарищ полковник.

– Ну, тогда с Богом. Сынки. Возвращайтесь к своим батальонам. Выступаем! – весомо скрепил Березин, и через приступ кашля, крикнул в след:

– Комбат Воронов, задержись.

Майор сосредоточенно внимал. Комполка Березин всегда говорил о насущном, жизненно-важном, напрямую связанном с интересами своих бойцов и офицеров, среди которых не было продажных шкур, колеблющихся, склонных к предательству-дезертирству, а только те, кто сознательно и самоотверженно шёл защищать от врага рубежи своей Родины. Потому, к майору, вместо охватившей его командирской привычной деятельности, вновь вернулось напряжение, чуткое ожидание. Зоркость и желание понять: с чем связана задержка, и какую роль и задачу отводил ему командующий, в своей нежданной, сокровенной беседе, в своём замысле.

– Комбат, – полковник пытливо посмотрел в глаза майора. – Считаю своим долгом предупредить тебя, Арсений Иванович. Для твоего батальона…самый ответственный, самый сложный участок.

– Это я уже понял, товарищ полковник, – твёрдо прозвучал ответ.

Березин, опытный боевой офицер, смотрел на другого боевого офицера, своего младшего по возрасту и званию фронтового товарища и точно прощупывал его и просматривал ещё раз. Не взглядом, не слухом, а потаённым невидимым лучом из своих тревог и сомнений.

– Скажи, как на духу, комбат.…Удержишь позицию?

– Попробую, товарищ полковник. Без поддержки артиллерии…Трудно. – Со сдержанной осторожностью дабы не порвать нить доверия, не обнаружить своих истинных дум и переживаний, ответил майор.

– Пробовать нельзя. Дрогнешь, твоему батальону – конец. Немец лют на нас за свой провал под Москвой. Тогда не шутил, а теперь и вовсе остервенел…

– Знаю, товарищ полковник. – Воронов сыграл желваками, чувствуя на себе непрерывное зоркое наблюдение.

– Вот и славно,…коль знаешь, Арсений. Да только знать мало, – скрежетнул зубом Березин. – Удержать надо будет свой пятачок. Врыться, вгрызться, вбиться в него, мать-перемать, гвоздьми!

– Есть удержать, товарищ полковник.

– Хмм…Я что-то худо помню твоих ротных, майор. Есть среди них стоящие? Ну, что бы, сам понимаешь!..

– Так точно, есть, Семён Петрович. Особенно один, командир 1-ой роты…

– А кто там? Ну-ка, напомни старику.

– Капитан Танкаев.

– Ах, да…припоминаю… – суровый взгляд комполка оживился. – Кавказец?

– Так точно.

– Грузин? Осетин?

– Никак нет. Дагестанец. Точнее аварец. Магомед Танкаев, выпускник Краснодарского пехотного училища.

– Ишь ты, аварец…Что ж, тоже лихой народ, знаю. Ну и как? Надёжный? – Полковник вскинул ковыль бровей.

– Надёжней не бывает. Делом в боях проверен. Имеет награды. Чистый булат. Джигит, одним словом.

– Джи-ги-ит, говоришь…Добро, коли так…Вот такие орлы там и нужны. Чтоб до конца…Что бы насмерть стоял, не пропустил, понимаешь, их сучьи танки!

– Этот умрёт, не пропустит.

– А ты слишком ли загибаешь, комбат? – недоверчиво усмехнулся в усы Березин. Ну ладно, ладно! Знаю я вас чертил…Поглядим. Если выдюжит твой молодец, познакомишь меня с ним поближе. Ну, что же, удачи, комбат. И твоему горному орлу, капитану Танкаеву. Но главное, помни: нам не погибнуть, – выстоять надо! Береги солдат, майор. Каждая светлая голова, каждое отважное сердце и верная рука нам нужна. Не завтра, а уже сегодня!

Полковник вновь положил на плечо Воронова свою тяжёлую руку, ровно заслонял его батальон от гибели и смертельных опасностей.

* * *

Взаимодействуя с соседями и используя их успех, сапёры 326-го сапёрного батальона в ту же ночь навели четыре штурмовых пешеходных мостика и подготовили три парома для переправы артиллерии через реку Воронеж. Пилы и топоры визжали – чакали несколько часов к ряду. Как не старались, а характерного весёлого «звона» и «вжиканья» – было не избежать. Белая стылая щепа кудлатым лоскутьём летела по сторонам. Глаза, суеверно притихших стрелков, напряжённо мерцали в сырой, набухшей сыростью тьме. Страх – быть обнаруженными – то и дело хватал за горло, холодил пах. Все прекрасно понимали: не окопавшийся полк – был превосходной мишенью для миномётов и артиллерии врага. Едва ли не каждый, в сём звенящем чаканье топоров слышал: не то голос судьбы, не то смерти.

Да, так и было, пожалуй…Но люди, уставшие от жалящей щекотухи боязни и страха, чёрт побери, сходились в одном: какая к хрену разница между смертью и судьбой? «Верно, братцы! Обе эти паскуды в конце концов, вколотят тебя в одну и ту же яму, вырытую в земле заступом али снарядом».

…А топоры продолжали стучать и стучать…И только непрерывный гул моторов в воздухе, да громкая кононада артиллерийских орудий в черте пылавшего города, не дали возможности немцам прежде времени обнаружить, укрывшийся в жидком подлеске полк Березина.

* * *

В роте Танкаева, стрелков перед боем маяла – колотила таже знобливая лихорадка. Вновь укомплектованный полк был полон ещё необстрелянными новобранцами, и это портило дело; опасно возбуждало, вгоняло в ступор. Дёргало и без того перетянутые, взвинченные нервы бойцов. Тут и там, несмотря на дозор взводных и политруков, змеились, поднимали голову вредные голоса:

– Э-эх, кореши, вот и втюхались мы – по самое не хочу…– цвиркая ниткой слюны через щербину в зубах, с нескрываемой злобой протянул ушлый новобранец Косых. И, воровато зыркая по сторонам быстрыми хваткими глазами, вновь коротко цвиркнул слюной. – Твою мать…тут-то и захолерит в этом дерьме нас фриц.

– Да уж, влипли. Слякоть, холод и тьма… – с готовностью согласился кто-то рядом из молодых призывников и угнетённо добавил: – Не уж то и правда…в этом бучиле нас немец положит? – и через паузу дрогло и жалобно. – А меня сестрёнки младшие дома ждут. Мамке обещался вернуться. Сгинут они без меня. Батю…ещё в сорок первом…под Тулой убили. Похоронка пришла. Мамка от горя едвась не обезножила.

Это с взволнованным придыханием обранил в набрякшей тишине негромким голосом рядовой Сметанин, по прозвищу Сметана; бледный, с припухлыми, будто покусанным пчёлами, лицом, на котором от тревог, усталости, сомнений и страха, залегли нездоровые тени и преждевременные морщины. Среди этих наметившихся складок, пороховых конопатин и растёртых рукавом мазков сажи, мерцали смиренные светлые глаза, которыми он беспокойно и сострадательно обвёл боевых товарищей, с коими по воле злого рока его свела война. Будто жалел их за угрюмое ожесточение и кремнистое очерствение душ, за единственную, оставленную им свободу – проливать свою и чужую кровь, убивать и умирать.