Андрей Воронов-Оренбургский - Сталинград. Том первый. Прощайте, скалистые горы

– Так…и я никуда не прошусь! – придушенно просипел Косых. – Мне завтра под пули идти, кровь проливать…

– Цыц! Отчего «завтра»? Нынче послужишь Родине. У тебя, герой, видать перед атакой, как у бабы при виде мужика в бане, все мозги отшибает. Это ж у них – куриц, мозги ниже пупка.

Вокруг, давясь смехом, гоготнули стрелки.

Но Иван Трофимов, ровно не слышал:

– Тебя, чертогона, давно надо б на фронт…

– Кто спорит? Так фарта не было!

– Ну, теперь будет у тебя и фарт и козыри. Будь уверен.

Рука Трофимова нехотя разжалась. Рядовой Косых уверенней почувствовал твердь под ногами; неловко покашливая в кулак, хотел было отойти прочь, когда услышал грозное:

– Куда? Приказа идти не было.

Косых замер, не выдержал, – повернувшись, через поднятый ворот шинели, улыбавшегося Трофимова:

– А ещё старшина Красной Армии…Чем же вы лучше вертухаев на вышках?

Не стерпел и Трофимов, – выталкивая Косых из гудливого круга бойцов, наступая ему на запятники ухлюстанных грязью сапог, недобрым голосом пообещал:

– Ну, гляди, рядовой Витёк. Я с тебя, паразита, глаз в бою не спущу. Ежли, что …своёными руками, как вша раздавлю.

– Отставить, старшина! Что тут у вас происходит?

* * *

Твёрдый голос, с лёгким кавказским акцентом, мгновенно оборвал смешки и возгласы солдат. Все тотчас повскакивали с мест, захрустев снегом, замерли по команде «смирно!».

Перед ними стоял командир роты капитан Танкаев. Высокий, широкоплечий, стройный, как тополь, в офицерской долгополой шинели, перетянутой ремнями, в шапке-ушанке плотно надвинутой на чёрные брови, из-под которых на солдат смотрели строгие, внимательные глаза.

Стрелки, насторожившись, слушали, ждали, вытянув руки по швам.

– Вольно.

– Отделение, вольно-о!

Командир глянул в лицо старшины – уловил сухой и тревожный блеск его глаз, следом резанул цепким взором по остальным.

– Так в чём дело, старшина? – капитан дёрнул безупречно выбритой впалой щекой. – Службу не знаешь? Докладывай.

Раздувая крылья ноздрей, Трофимов ждал конца фразы. С досадой облизал обветренные губы, глухо зарокотал баритоном:

– Так, ерунда…товарищ капитан.

– «Ерунда» или нет, – судить мне.

– Да вот, провёл необходимую беседу с бойцом, товарищ капитан. Вложил ума-разума, новобранцу. Азы воинского устава, так сказать…

– Фамилия, имя? – Магомед Танкаев пристально посмотрел на ретивого новобранца, и тот приметил в чёрно-карих глазах ротного фиолетовый перламутр далёких пожарищ.

– Рядовой Косых. Третий взвод, четвёртое отделение.

– Ну и как, рядовой Косых…Усвоили наставления старшины Трофимова?

– Так точно, товарищ капитан.

– Это хорошо. Рядовой Косых. Здесь армия, фронт…Запомни это раз и навсегда. Боец. Смерть целует лишь один раз. Встать в строй.

– Есть, встать в строй!

– А с этим что? – Магомед Танкаевич, перевёл взор, на опиравшегося на СВТ-40, – полуавтоматическую винтовку Токарева, – бойца Павла Сметанина.

– Да тожить…гусь бедовый, товарищ капитан, – недовольно буркнул в усы старшина. – Рядовой Сметанин. Не понос, так золотуха…Жалуется рана у него, дескать, давняя открылась. Чёрт бы побрал его, не солдат, а баба. Как в бой, так у него…

– Я попрошу вас помолчать, старшина! – повысил голос ротный. – Почему не приняты меры? Мне хромоногие и больные в бою не нужны. Немедленно проводить бойца к санитарам. Общее выступление через пятнадцать минут.

– Есть проводить! – гаркнул замкомвзвода и призывно мазнул взглядом по сержанту Петренко.

Растерянный Сметанин, встретив неожиданную поддержку со стороны грозного ротного Магомеда Танкаевича, оживился, благодарно заалел скулами, и командир улыбнулся ему одними глазами, словно сказал: «Лиха беда начало…Мы ещё повоюем с тобой боец Сметанин. Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом».

Сумеречный рассвет был тёмен, но Магомед видел, а больше чувствовал природным, каким-то звериным чутьём, что у деревьев, справа и слева следит за ним множество напряжённых, налитых ожиданием и решимостью глаз. От солдат исходил едва уловимый уксусный запах пота, кожаных сапог, ремней и подсумков, полусырых шинелей. Телогреек и несвежего белья. Так горкло пахли обугленные развалины и прогоревшие пепелища селений, так пахла передовая, пах фронт, уличные бои. Сожжённая техника. Разбитые снарядами подводы, жилые подвалы и чердаки, места погребений.

Капитан, заложив руки за спину, не спеша прошёлся туда-сюда в ожидании своих командиров, задержавшихся у политрука батальона Тихомирова. Магомед по-прежнему продолжал ощущать на себе цепкие взгляды бойцов, видел: у огневых точек, на сторожевых постах, у деревьев, за стволами которых, в минуты возможного обстрела могли бы укрыться стрелки, – повсюду были видны совсем молодые, мальчишеские лица, исхудавшие, утомлённые, но с блестящими живыми глазами, жадно и преданно озиравшими его, ротного командира.

Своего отчаянно смелого капитана, солдаты любили, побаивались, но больше уважали. Нравилось бойцам в нём решительно многое: в какой бы ситуации-переделке, бою не доводилось ему быть, он всегда оставался образцом подтянутости, аккуратности и исполнительности. «Приверженность дисциплине, воинской выправке для него были не уставной формальностью, а истинным выражением отношения военного человека к состоянию своего взвода, роты, а позже полка, дивизии…Отношения военного человека к состоянию вооружённых сил Отчизны, к уровню обороноспособности страны. Такова была его духовная суть, гражданская, человеческая ориентированность.

Эти достойные качества воина, – видели, как рядовые бойцы, младшие командиры, так и вышестоявшее начальство, и, право, не раз отмечало в своих раппортах: «…Весь его боевой опыт был обретён им личным трудом, а признание – завоёвано личным подвигом. Не было за его спиной «толкачей» и впереди не было «тягачей». Прежде всего, был он сам, и путь он одолевал свой, собственный».

И то правда: это была натура особой ковки, склада, призвания. «Личность самой высокой, чистой пробы, сильная, красивая, гармоничная. При всей строгости, порой жестокости кавказского характера он был жизнелюбив, жизнерадостен и, что особенно запомнилось, ироничен в восприятии окружающей действительности, равно как и собственной персоны. А это, как известно, черта, свойственная людям с самым высоким и осознанным чувством независимости и внутренней свободы». 3 3 Г. Гамзатов, член-корреспондент Российской академии наук.

* * *

Стрелки повзводно, жались под стылыми соснами, хлопали друг дружку по плечам и спинам, на которых, как железные костыли, леденели

винтовки и автоматы. За ворот бойцам залетал влажный снежок, по спинам гуляла дрожь: огонь разводить было строжайше запрещено, да и попробуй спроворь его в такой хляби…