Сергей Баранов - На южных рубежах

Вскоре бая стало даже обижать такое положение дел. Он хотел было прямо предложить свои услуги начальнику, чтобы тот честь по чести применил его безусловно огромный опыт, непревзойденную храбрость и фундаментальный авторитет чуть ли не во всей Степи!

В детстве Аманжол провел два года в медресе в Семипалатинске, где преподавал богословие и арабский язык один татарский мулла 74 74 Исламский священнослужитель. . Был он человеком разносторонне образованным, начитанным и, помимо уроков, увлекал детей не только различными цитатами из священного Корана, но и пересказами из других книг. Знал он множество хадисов 75 75 Рассказ, беседа (араб.) Предания о словах и действиях пророка Мухаммеда. , легенд, песен и вдохновенно рассказывал о подвигах батыров, жестоких битвах и мудрых деяниях правителей прошлого. Хотя юный тогда Аманжол и не слыл прилежным учеником, даже не сумел пройти полный пятилетний курс и едва освоил двадцать восемь букв алфавита, но он почерпнул из рассказов учителя огромное количество впечатлений и пищи для грез.

Так, рассказы старого учителя и впечатлительность пронизывали весь жизненный путь Аманжола, с ранней юности до средних лет и сделали его человеком причудливым, жеманным от того, что воображаемый им мир часто путался и переплетался с миром действительным. Этот мир же был подчас томным, размеренным, а Аманжол, как и многие степняки, был человеком неторопливым, если не сказать медлительным, и тяжелым на подъем. Новые впечатления для своих мечтаний он черпал из рассказов, песен, сказок проезжавших мимо его владений акынов, жирши и шешенов 76 76 Акын – поэт-импровизатор. Жырши – песенник, сказитель. Шешен – оратор, острослов (каз.) . Таких людей скаредный бай уважал больше всех, и когда узын-кулак доносил о приближении странствующего сказителя, он проявлял истинно султанскую щедрость, велел резать баранов не жалея, варить конину и устраивал многодневные пиры, после которых оставался с талантливыми гостями наедине и упрашивал их рассказывать все новые истории, предназначенные только для его ушей, до самого утра.

Бай разжигал самое себя изнутри, воображал и мечтал до того глубоко, что его стали посещать сны, где он охотился с соколом или отгонял кровожадных волков от своих тучных стад, участвовал в страшных сечах о бок с героями древности или восседал рядом с ханами, жаждущими выслушать его тонкий совет. Все это становилось всамделишным в его неумолимом сознании.

Таким человеком был бай Аманжол и от разумения своей высокой значимости он все больше возмущался пренебрежением его особой со стороны глупых русских и их нерасторопного начальника, который не видит дальше своего носа!

После долгих раздумий, бай даже решил, что самым надежным и разумным путем решения всех бед, было бы назначение его послом к кокандскому хану, обличенным властью самим белым царем, дабы он наставил кровожадного владыку на путь добрососедства и, таким образом, изгнал его из Семиречья навеки вечные.

Так, постепенно, от нехватки внимания, бай стал чувствовать себя весьма оскорбленным. Он не мог более терпеть шуточки Кожегула, требования оплатить долг за столование в трактире Наума и пренебрежения со стороны начальника.

С другой стороны, дома, в ауле, его ждала сварливая и злобная жена, которая вцепится в его кошель, как изголодавшаяся гиена, а потом падальщиком налетит и на его измученный мозг, стоит ему подъехать за версту к своей юрте.

И все же была еще одна, очень веская причина, кроме страха перед Колпаковским и почтения к султану Аблесу, по которой Аманжол не мог быстро и незаметно покинуть Верный…

Дело было в том, что достопочтенный бай, мужчина возраста почтенного, хоть и не пожилого, – влюбился! Разве кто-нибудь может отвести стрелы Амура, пусть даже мишенью будет сердце последнего опустившегося старика?

И посему, ничего необычного в этом естественном чувстве взрослого, состоявшегося и богатого мужчины, конечно, не было. Не было и видимых причин это чувство утаивать, от жены или от близких, подавлять его, так как состоятельный казах вполне мог взять в жены и вторую, и третью, и четвертую жену, если мог их содержать в достатке, мире и благополучии. Было лишь одно обстоятельство, мешавшее воплощению всех мечтаний влюбленного меджнуна 77 77 Безумец (араб.) Имя нарицательное, означающее страстно влюбленного человека. , а бай влюбился именно так, неистово, с пылкостью юноши, отчаянно, чувство его было бездонно и одновременно наивно, чисто. Обстоятельство это заключалось в том, что возлюбленная бая была русской казачкой и, таким образом, пересиливало многие его пылкие чаяния. Обстоятельство это имело огромное препятствующее значение не потому, что красавице казачке было всего семнадцать лет, а скорее из-за ее православной веры, неприемлемой для положения токал 78 78 Вторая жена (каз.) в байском ауле, ее чуждых кочевникам привычках, культуре быта, ее происхождению, в конце концов. Темные аульные люди, консервативные аксакалы, многочисленные патриархальные родственники никогда бы не приняли выбор даже столь авторитетного богача, каким был славный Аманжол.

Это странное, но острое, как клыки ирбиса, чувство, заставляло бая примириться со всеми тяготами, со всеми страхами, сомнениями и метаниями разбушевавшегося рассудка.

Впервые бай приметил одновременно стройную и пышнотелую красавицу, какими могут быть только потомки Евы в юном возрасте, у Кожегула, куда она приходила пару раз в неделю, и за умеренную плату помогала вести хозяйство и стряпать для холостого офицера. Не сразу он положил на нее глаз, больше заботясь о поддержании своей важности в глазах нового приятеля-острослова, которого он тщетно учил законам жизни и щедро делился мудростью.

Но вот, однажды, в особо жаркий вечер, престарелая толстая баба-прислужница, которая доселе воображалась баю, в широченной юбке да с укутанной головой, по-старушечьи, имевшая форму снеговика, сняла платок и обнажила ворох пышных, тяжелых русых волос.

Она тогда взмахнула головой, как горячий, породистый жеребенок арабских кровей, а потом пригладила волосы назад ото лба. Девка маялась от жары, исходившей от русской печи, в которой она стряпала для Кожегула и его гостя, так что решила снять бесформенную, латанную-перелатанную накидку. Казачка носила сарафан, и на частично открывшейся верхней части тела бай увидел тугие холмы совсем уже не девичьей груди, зажатые в излишне стянутом лифе на лямках. Было видно, что девка давно выросла из этого одеяния, формы ее разливались. Сарафан был к тому же истертым почти до дыр, так что ни узоров, ни красок на нем уже не было видно. Под ним казачка носила блузку с широкими длинными рукавами. Кружева на воротнике давно измялись и пришли в негодность, так что она заправляла их вовнутрь, чтобы не было видно их убогого состояния. Над этим бедным одеянием белела тонкая шея, которая переходила в остренький подбородок. Пухлые губы окаймляли довольно крупный рот, аккуратная линия носа заканчивалась выпуклыми кругами ноздрей, а серо-голубые, большущие глаза стреляли игривыми и даже дерзкими взглядами из-под волнистых бровей, одного с волосами цвета.