Андрей Воронов-Оренбургский - Железный поход. Том пятый. Дарго

– Да продлится жизнь твоя, Лечи-Хаджи. Ты прав, уважаемый. Дело муфтия – забота о душах правоверных. Твое оружие – слово. Но у нас газават! – Шамиль, воодушевляя своим голосом старика и остальных, поднял над папахой сверкающий голубым огнем сабельный клинок. – Голос народа, как голос Неба, – священен! А потому праведный гнев гор покарает неверных… Но дело это я хочу предоставить нашему союзнику – Диамбегу-Борги!

Охрипшая от криков толпа вновь затаила дыхание, а Шамиль совершенно без эмоций, будто речь шла о продаже бараньих шкур, обратился к поляку:

– Радуйся, полковник. Тебе оказана моим народом высокая честь. Помнишь, я говорил… у тебя будет еще возможность доказать нам свою верность. Это время пришло, Диамбег-Борги. – Шамиль прищурил по-рысьи глаза, устремив взгляд на графа. – Ты удивлялся моему дорогому подарку – сабле? Пустая рука – коротка. Возьми клинок и отруби презренным собакам головы. Свяжи себя с нами кровью… и мы назовем тебя братом. Это будет наш совместный ответ их сардару. Ну, что медлишь, полковник? Или ты уже не хочешь доказать нам делом своей верности?

– Но… но они парламентеры, имам. Они прибыли в Дарго с белым флагом… – Извинский наконец совладал с оторопью и тихо сказал, искоса глядя на стоявших в отдалении офицеров: – Это незаконно, имам. Послы неприкосновенны. Это противоречит…

– Оставишь в живых только одного. Как принято у нас, для вести, – отрезал Шамиль. В глухом голосе владыки сквозило неприкрытое презрение. – Пусть этот пес расскажет о воле народа. В другой раз перережем всех до единого! И запомни, союзник: невысказанному слову ты хозяин, высказал – ты его раб. Я тебя за язык не тянул, Диамбег-Борги. Действуй, или ты разделишь участь этих шакалов.

* * *

– Черт в костер, с этой сворой все ясно, господа. – Ротмистр Лунев разом успокоился, как это бывает, когда бой неизбежен, настало время отбросить эмоции в сторону и попытаться подороже продать свою жизнь. Глядя поверх голов разъяренной, вооруженной до зубов толпы, он тихо, но твердо сказал: – Предлагаю, господа, пробиваться к нашим. Не ко двору мы пришлись… Но будь я проклят, ежели позволю их Аллаху выбрать час моей смерти.

– Но… это безумие, ротмистр… Нас… нас всех перестреляют, как перепелов!.. – прерывистым шепотом ответил юнкер Белов, по бледным вискам которого сбегали прозрачные стёжки пота. Ноги и руки его онемели от страха. От всего себя он чувствовал теперь только грудь, неподвижную, затянутую в уланский мундир, ставшую, как ему казалось, необычайно широкой, мимо которой не пролетит ни одна пуля. – Может быть…

– Не может! – не дал ему более раскрыть рта Лунев. – На счет «три», Дмитрий Макарович, прыгаем в седла, стреляем нукеров, и прочь из этого ада. Бог весть хоть один из нас, да прорвется к своим. Я надеюсь на вас, майор. Юнкер Белов, не раскисать!

…Офицеры по сигналу ротмистра бросились к лошадям, но тут же напоролись на кинжалы и шашки мюридов. Лунев отбил саблей занесенный над его головой клинок, бросился к своему буланому маштаку, но несколько пар по-обезьяньи цепких рук схватили его за плечи, рванули ворот, сорвав с груди золотой крестик, и швырнули на землю, к обезоруженным товарищам, а затем – зубодробительный удар прикладом ружья ослепил разум и Лунев задохнулся от боли.

Взяв парламентеров в плотный оцеп, горцы нещадно пинали их, ломали несчастным ребра, носы и скулы, отбивали внутренности, глумясь над стонами и мычаньем гяуров.

Внезапно все прекратилось. Гневно поводя плечами и сверкая глазами, разгоряченные мюриды под окрики старшин с неохотой отошли от своих жертв.

– …Господи, не может быть… Граф, вы?!

Окровавленный Лужин, левая скула которого была стесана до кости, безгубым черным ртом силился что-то крикнуть летевшему на него поляку. Извинский встретился с офицером взглядом. На него мертво взирали залитые болью, отчаяньем и неверием глаза.

Ощеренная пасть коня поравнялась с майором. Полумесяц зеркальной стали взлетел к небу…

– Своло-очь! Будь проклят, га-а…

Срубленная голова Лужина, как грязный кочан капусты, глухо стукнулась о землю. Жеребец, выгибая крутой дугой шею, перепрыгнул через обезглавленное тело, стаптывая поднимавшегося ротмистра. Жорж не слышал крика, но догадался по лицу Лунева, прижатому к земле с перекошенным ртом и накаленными мукой глазами, что крикнул тот нечеловечески дико. Не слышал Рокамболь и ликующих завываний толпы.

На одном аршине развернув хрипящего коня, он вторично наскочил на поднявшегося на одно колено ротмистра, занес саблю и со страшной силой кинул косой взмах. Жеребец, дрожа бархатом раздутых ноздрей, полетел прочь, а на кровавом току, разбросав руки и зарывшись лицом в бурую пыль, остался лежать разваленный надвое – от ключицы до пояса – Лунев.

– Ради Христа… ради Христа, не убивайте!.. Ради Христа! Ради всего святого!.. – Юнкер с прелестными девичьими глазами, в алом офицерском башлыке, бросился на колени перед копытами осатаневшего жеребца. – Меня не надо!.. Меня не надо… Ради Христа!.. – Пепельные губы дергались в горячей мольбе, руки хватали землю… В безумных глазах Петра отражались оскаленные бородатые лица, плывущие белые облака, высокое солнце и снова бараньи папахи, дремучие бороды, клювастые носы… чья-то спина в драной черкеске и быстрые, ловкие пальцы, перепоясывающие через чужое плечо его славную шашку, оглаживающие серебряные ножны отобранного у него кинжала и рукоять французского пистолета.

…Внезапно народ отхлынул, и перед судьями – избранниками Дарго Петр Белов предстал в одиночестве.

– Балагадары Нэба и вэлыкадушный Шамиль. Имам миласердно дарует твой жизн, презрэнный сабака-гяур. Иды к свой жэнэрал-сардар и далажы ему, как вас тут встрэтил люди общин. Волла-ги! Эта атвэт Шамиля. Билла-ги! Эта атвэт Дарго. Талла-ги! Скажы гяур свой, шакал-сардар, что если он придет в Дарго, то в крави свой салдат-аскер по калено брадыт будэт. Здэс вас ждет ад! Ради Всэвышнего, саздавшего всэх, – пуст уходыт, аткуда пришел, ради мать, радившей нас всэх, пуст нэ аткрывает дальше вражды мэжду Бэлый цар и наш народ. Волла-ги! Тэпер убирайса, гяур. Забирай сваих… Забирай свой лошад, пака наши люди нэ пэрэдумали.

После этой речи старейшин весь Дарго взорвался возгласами и пальбой. В оглушительный, хлещущий по ушам кнут скрутились раскатистые боевые кличи воинов.

…На площадях и улицах зарокотали бубны и барабаны, напористо вклинилась гармонь, зачастив боевую лезгинку. Десятки горячих джигитов, сверкая булатом, принялись носками чувяков лихо чертить по земле дуги и прямые. Их крылатые руки то по-орлиному распластывались над содрогающейся твердью, то прижимались к плечам…