Андрей Воронов-Оренбургский - Железный поход. Том пятый. Дарго

…После этого разговора они небольшим отрядом – в двадцать папах и шашек – промчались по горному склону, по которому чабаны с хмурыми лицами гнали большие отары овец. Сбившиеся стада, оглашая тревожным и жалобным блеяньем воздух, уходили высоко в горы, минуя свои аулы и кошары с тем, чтобы переждать там огонь и ужас войны. Пастухи – стар и млад, закутанные в бурки и башлыки, старались обогнать друг друга; размахивали длинными посохами, кричали на своих кудлатых собак, ругались между собою: никому не хотелось долго задерживаться в тесном и опасном ущелье, которое вот-вот должны были затопить волны русских штыков.

…Имам резко остановил отряд у обрыва горного кряжа. Ураганы и ветры прогрохотавших столетий изгрызли его, и трещины расселин, зиявшие у его подножья, были завалены каменной осыпью, поваленными стволами деревьев и огромными валунами.

Полдень был совершенно ясный, небо очистилось к этому часу от облаков, всадники находились на высоте нескольких тысяч футов, 25и перед ними открывался горизонт более чем на сто пятьдесят верст. В другое время Георгий, без сомнения, насладился бы величием открывшейся панорамы, но только не в этот раз.

– Шайтан гяур! Вон они! – Шамиль плетью указал мюридам направление.

Воины скучились вокруг своего вождя, обострили зрение и слух. Ломкая тишина прерывалась металлическим звяком конской сбруи, случайным стуком ножен о стремя, хрустом гальки под неподкованными копытами горских скакунов; где-то в скалах в ястребином гнезде на разные голоса гукали и пищали голодные птенцы.

Жорж, подверженный общему состоянию возбуждения, тоже обратил свой взор на юго-запад. Дремучий темный лес, заросший непроходимым курстарником и густо перевитый плющом, шумел перед ними. Но сразу за его границей, там, где начиналось открытое горное плато, бурая земля пестрела биваками противника. Словно рассыпанное конфетти, тут и там белели палатки русских войск; в прозрачное голубое небо тянулись сизые дымы обеденных костров и песни отдыхающих солдат.

На правом фланге, там, где находились Чеченский отряд и Главная квартира экспедиционного корпуса, наблюдалось оживленное перегруппирование полков, и до накаленного слуха долетали обрывки барабанной дроби.

Извинский скрытно поглядывал на горцев. Мюриды нервничали, скалили зубы; кони под ними беспокоились, не стояли на месте, будто их нещадно жалил овод.

– Уо! Дэлль мостугай – враги Аллаха! Да утонете вы в крови, ублюдки шайтана! Да иссохнет ваш род, а ворон выклюет глаза. Эй-я!! – Шамиль дернул злые удила, подняв жеребца на дыбы. – Клянусь Аллахом, с живых будем шкуры сдирать! Каждый камень Дарго обмотаем их жилами… Едем!

…Когда отряд возвращался в Дарго, настроение Шамиля неожиданно для всех настолько улучшилось, что Жорж не преминул спросить:

– О тебе, имам, ходит молва среди государевых слуг…

– Без нужды лающая собака скоро стареет. Обо мне много говорят праздные языки… Что именно?

– Я слышал от одного офицера в Грозной, дескать, еще в молодости вы были окружены со своим учителем Кази-Магомедом в Гимринском ущелье и заперты в боевой башне… «Когда последняя надежда исчезла, – утверждал тот поручик, – Шамиль прыгнул вниз на наши штыки и кинжалом расчистил себе дорогу. Больше двадцати ран получил он, но все-таки ушел в горы. И мы, и горцы были уверены, что он погиб, но…»

– Твой поручик не врет, полковник. Было дело. Только ран у меня тогда случилось не двадцать, а всего восемнадцать, – с усмешкой поправил горец. – Вода уходит, камни остаются.

– Но это невероятно… Как вам удалось остаться в живых?.. Восемнадцать ран!..

– Милостью Всевышнего. Это Он дал мне силы доползти до заветного родника. 26Каждый человек должен иметь свой родник. Даже жница никогда не устанет в полуденный зной, если вблизи поля журчит холодный родник. Когда я появился в своем ауле, моя мать, успевшая уже одеться в траур, спросила со страхом и радостью: «Сын мой… как же ты выжил?..» – «Набрел на родник», – ответил я.

…Отряд свернул на узкую пастушью тропу – она, круто срезая угол, напрямик выводила к саклям Дарго. Георгий глядел за густой засев в пересохшей земле лошадиных и овечьих следов, на знакомые очертания скалистых склонов, по извилистой ложбине которых они проезжали пару часов назад. Граф мазнул взглядом имама, к которому у него оставалось еще много вопросов. Гимринец покачивался в седле, держа спину прямо и гордо подняв голову. Но выражение его лица не радовало сторонний взгляд: верхушки скул Шамиля заострились от вечных тревог, под утомленными глазами лежали сиреневые тени; безмерная усталость и какой-то скрытый внутренний надрыв чувствовались в его облике.

– Что хочешь еще узнать, полковник? – не поворачивая головы, глухо спросил он.

– О чем вы мечтаете, имам?

– Тебя действительно это интересует? – Шамиль с подозрительным любопытством посмотрел на царского офицера. – Зачем попусту сотрясать воздух? Сказанное слово – пущенная стрела.

– И все-таки? – Жорж приподнял левую бровь.

– Огонь и вода – вот судьба наших народов. Огонь и вода – отец и мать Кавказа… Огонь и вода – это хурджин, в котором лежит все наше добро. Я ответил тебе?

Граф Извинский неопределенно повел плечом:

«Ох, этот лукавый, коварный Восток… Уж больно велеречиво…»

– К сказанному добавлю одно. – Прищуренный взгляд Шамиля встретился с льдистыми глазами поляка. – Кавказу нужен мир. Но мир – не в тени штыков Белого царя. Наш рай под тенью сабель Ислама.

– Мне трудно спорить с вами, высокочтимый… Но мой долг – друга и союзника – предупредить еще раз… У русского царя много полководцев. Знаю, есть они и у вас…

– Ты плохо знаешь, Диамбег-Борги. – Шамиль замолчал и долго смотрел на поляка. – Вот мои полководцы. – Шамиль широким жестом указал на возвышающиеся вокруг скалы и горы, на альпийские луга и кладбища. – Это они ведут нас вперед.

– И какие же будут ваши условия Воронцову?

– Условие одно: землю горцев пусть оставят горцам, а сам сардар пусть покажет свою спину, которая нам больше нравится, чем его лицо.

Шамиль внезапно свесился с седла, сгорстил иссохшую землю.

– Вот, видишь!.. – Он протянул собеседнику руку, на раскрытой ладони которой лежала земля. – Каждая крупица ее бесценна! В этой щепоти я вижу наши аулы Дагестана и Чечни… волла-ги! – всего Кавказа. В ней я вижу своих храбрецов, давно уж взятых могилой. И тех, кто сложил головы на Ахульго, и тех, которые погибли в Хунзахе, и тех, которые остались лежать в каменистой земле близ аула Салты, и тех, которые похоронены в Гергебиле, и тех, кто погибнет завтра, защищая Дарго. В своих молитвах мы призываем их души к себе на помощь. Это наши горы, и мы не дадим их топтать чужим сапогам. Хорошо смотреть на мир, Диамбег-Борги, чувствуя под ногами родную землю. Когда человек родится, он не высматривает родину, какая достанется. Разве мы выбираем родителей? Вот я слышу – вдали играет зурна. Знакомая мелодия, знакомые слова, и мне тепло становится на душе. «Цену света во тьме узнают», – говорят у нас.