Рафаэль Гругман - Завещание Мазепы, князя Священной Римской империи

– Когда же тайна раскроется?

– Кабы я знал. По преданию, в час Икс, фляжка станет наполняться рюмкой водки, а поскольку ничто не возникает и не исчезает бесследно, она будет переливаться из бутылки человека, выбранного для оглашения завещание Мазепы и раскрытия места захоронения клада. Вот то, что я знаю. За двести восемьдесят семь лет, прошедших после смерти Мазепы, ничто не происходило. А когда вдруг фляжка забулькала, мне оставалось только выпивать водку. Затем в моём сознании появился ваш адрес. Вот я и приехал…

– Откуда? – перебил я.

– Из Полтавы.

– А дальше? Что из того, что на столе лежит карта, которой нельзя воспользоваться?

– Ждите, – пожал плечами Гриша. – Днями прояснится. – С этими словами он поставил на стол пустую фляжку.

Моя бутылка тут же проделала известную процедуру, Гришина фляжка наполнилась ещё одной рюмкой, которую он, виновато на меня посмотрев, залпом выпил.

– Ну, как? Есть что-нибудь новенькое? – ошарашенный чудесами, спросил я, внимательно наблюдая за Гришей, и начиная верить ему. – Дать чего-нибудь закусить?

– Пока ничего, – неожиданно смутился Гриша и извиняющимся голосом попросил. – А от бутербродика я бы не отказался.

– Да, да, конечно. – Я рванул на кухню, на скорую руку соорудил хлеб с остатками «докторской» колбасы, поверх положил срез луковицы, капнул кетчуп и вернулся в комнату, неся на блюдце произведение кулинарного искусства.

Гриша, пока я был на кухне, отложил в сторону газету и перерисовывал карту. Не отвлекаясь от «государственных дел», он в три приёма проглотил бутерброд, благодарно улыбнулся и попросил повторить. Пришлось его огорчить:

– Ты съел последний кусок хлеба. Могу предложить чай.

– Спасибо, попозже, – поблагодарил Гриша и продолжил работу. Завершив деяние государственной важности, он слегка витиевато заговорил:

– Я с вашего позволения, – он запнулся, – но если вы возражаете по причине неприятия идеи незалежности… – в ожидании ответа Гриша пытливо сверлил меня взглядом.

Опровергая внезапно возникшее подозрение в крамоле, я пылко воскликнул:

– Как любой гражданин Украины, родившийся здесь и выросший после провозглашения Верховной Радой «Акта независимости Украины», подтверждённого первого декабря всеукраинским референдумом, я полностью…

Гришино лицо просветлело. Распахнув объятия и не позволив завершить фразу, он радостно огласил новую просьбу: «Тогда я немного у вас поживу».

Инстинктивно я резко выставил ладонь, предостерегая гостя от чрезмерного проявления чувств, и подтверждая патриотичность, согласился взять на постой с оговоркой: «разве что, ненадолго», – затем, осознав оплошность, принялся лихорадочно искать повод, ограничивающий гостеприимство разумными сроками: «у меня э-э…», – я запнулся, подыскивая нужные слова, – «имеются личные планы… женщины».

Радостными ужимками Гриша изобразил на лице ответ: «Что за вопрос?» – и, чтобы не возникло сомнений в его порядочности, приложил обе руки к груди и, расплывшись в улыбке, сладко пропел: «Мы же джентльмены. Как-нибудь уживёмся».

– Ты меня не так понял. Никаких «уживёмся».

Гриша посерьёзнел и клятвенно положил руку на сердце.

– Не волнуйся, в плане женщин я не побеспокою. Перед появлением дамы моментально ретируюсь.

Возражения замерли на губах. Считая вопрос решённым, Гриша воспрянул духом и деловито поинтересовался:

– Час-два на всё про всё, вам ведь хватит? Что долго церемониться? Вытащил саблю из ножен, погарцевал, азартно помахал ею, а затем аккуратненько протёр и вложил в ножны. Всего-то. Кому-то и пяти минут достаточно на все подвиги.

Я тяжело вздохнул, осознав, что так быстро от него не отделаюсь.

– Неделя. Максимум, – исправляя промашку, скрепя сердцем, оговорил я срок Гришиного пребывания, и безоговорочно добавил. – Опосля, извините.

– Спасибо! – Гриша оживился. – Я знал, вы человек благородный! – Он прищурил глаза и стал что-то подсчитывать, сгибая пальцы рук, и беззвучно шевеля губами.

Я внимательно следил за его лицом. Морщины – следствие глубинных мыслительных процессов, происходящих в его мозгу, – плавно скользили по лбу. Волны перемещались к губам, вызывая непроизвольное дёрганье щёк. Я терпеливо ждал. Наконец, подсчёты закончились. На лбу установился штиль, и Гриша объявил результат:

– Считай, договорились. Думаю, за неделю справлюсь.

Гриша помялся, вытащил из внутреннего кармана пиджака целлофановый кулёк, оттуда – газетный свёрток, развернул его, продемонстрировав стопку новеньких стокупонных банкнот в банковской упаковке, разорвал ленту, отсчитал пять купюр и решительно протянул руку.

– Купите на благое дело перцовку. Потребуется для работы, – и, смутившись наглой просьбе, – прежде, казалось, ему неведомо чувство стыда, – извинительным тоном сказал: – Вы лучше меня знаете, где в ваших краях она продаётся.

– Гриша, но почему всё-таки «я»? Согласись, в этом какая-то есть нелепица, нонсенс.

– Понятия не имею, – хмыкнул Гриша. – Дело хитрое, справа тонкая. Рядом с твоим домом находилось афонское подворье, принимавшее паломников, отправляющихся на пароходах в Святую Землю. Подворье стояло на катакомбах. Там воинские старшины могли припрятать казну для отправки за море для устройства новой Сечи. Тело тленно, дух вечен. Направился дух гетмана к подворью, а его советская власть ликвидировала. Вот он и сбился с пути. Это я так миркую сейчас, – рассудительно предположил Гриша. В его речь вплетались слова на украинском языке, и это легко воспринималось в Одессе, где прежде идиш изящно вплетался в украинский, русский, французский, создавая пёструю косичку, яркий живой язык, называемый суржиком, пока не придумали ему имя, одесский . – Посмотрим, что дальше будет, – философствовал Гриша, – какое направление выберет дух Мазепы, покрутившись вокруг да около несуществующего Пантелеймоновского подворья.

…Легко сидеть в тёплой квартире – «у английских каминов» – с бокалом шотландского виски, и как доктор Ватсон, в непринуждённой обстановке советовать Шерлоку Холмсу, как ему действовать при тех или иных обстоятельствах. Времена изменились – решение следует принимать быстро и, главное, безошибочно. Слишком правдиво и убедительно жулик объяснил невообразимые чудеса, связал их с утерянным кладом и поведал о воскресшем духе давно умершего гетмана. Но ведь не в цирке, и не в иллюзионе, а в моей собственной квартире, на моих глазах, бутылка самостоятельно наливала и выпивала водку, и скатерть превращалась в карту.

Пока я предавался раздумьям, оправдывая своё легкомысленное согласие предоставить гостю крышу над головой, его глаза от изумления полезли на лоб. Зажав левой ладошкой рот, указательным пальцем правой руки он настойчиво указывал на стену, чуть ли не подпрыгивая на месте, и надрывал грудь «смотри, смотри!» Я послушно перевёл взгляд. В настенном календаре вместо жизнерадостной репродукции Клода Моне «Пруд с водяными лилиями» появилась картина, изображающая Петра Первого на поле Полтавской битвы. Как завороженный, я всматривался в несусветное чудо, поначалу, как зритель, увлечённо наблюдающий цирковое шоу, пока конь Петра Первого, принявшийся вдруг мочиться прямо на поле битвы, не отрезвил компаньонов, заставив испуганно отскочить к противоположной стене. Мерзкий фонтан мощной дугой струился со стены на пол. Брызги разлетались во все стороны. Отвратно пахнущее вещественное доказательство стремительно растекалось по полу, убеждая маловеров в реальность происходящего: это не галюники, не мираж, и не брюссельский писающий мальчик , в праздничные дни заливающий гуляющую публику вином или пивом, а оживший конь царя-завоевателя, пометивший мочой Балтийское, Азовское и Каспийское море, и назло врагам и недоброжелателям Царя Всея Руси, добравшийся до моря Чёрного, до турецкой крепости Хаджибей! А коль крепости басурманской давно уже нет, то куда царскому коню на чужбине податься? На Пантелеймоновское подворье! А коль нет и подворья… Страшно подумать… Неужто ко мне?