Юрий Денисов - Версия-21

Вернулся и Орлов от стойки бара с новой бутылкой лучшего в мире вина.

И Георгий Михайлович не дремал, а думал. И, когда вся компания устроилась, потекли четкие спокойные рассуждения. «Ну, первое, – начал Карамзин, – товарищи офицеры. Зачем немцам этот налет? 5—6 самолетов на весь Черноморский флот, в составе которого более 100 боевых кораблей, где-то 350 истребителей, зенитный полк, 3 дивизиона, 12 батарей, 48 стволов зенитной артиллерии, зенитная артиллерия кораблей и береговой обороны, зенитные средства охраны водного района (ОВР). Сравним с нападением в том же, 1941 году, японцев на американскую военно-морскую базу на Гавайях. Там все по-серьезному… А у нас? Небольшая группа бомбардировщиков, без истребителей сопровождения, темной ночью на расстоянии 450 км безрассудно прет на весь Черноморский флот?! Как-то несерьезно это выглядит. Затем удивляет время атаки. Налет шел между 3-мя и 4-мя часами утра. Около четырех немцы уже ушли восвояси. Но мы сегодня хорошо знаем, что общее наступление немецких войск – война в настоящем смысле этого слова – на всем германо-советском фронте началось в 4 часа с минутами.

На часах генерал-полковника Гудериана, командующего 2-ой танковой группой на Брестском направлении в составе группы армии «Центр», время местное —03.15, а это значит, что в Бресте московское время – 04.15. А налет на Севастополь, по неизвестной пока нам причине, начался в 03.06 по московскому времени. Предполагать, что в группе армии «Центр» было одно время, а в группе армии «Юг» было другое, мы не будем. Может сложиться впечатление, что кто-то заранее предупреждал советское командование о начале войны. Не могли же немцы свое немецкое время перепутать с московским?! И еще! В Севастополе в районе базирования флота заливов и бухт – более двадцати. Ведь нет никаких данных о том, что немцы могли знать, где и как сосредоточен или, с другой стороны, рассредоточен Черноморский флот? Время рассвета, видимость во время атаки тоже имеют существенное значение. А что можно увидеть в 03.00 часа с небольшим темной июньской ночью? Так был налет или не был? А если был, то что это было? Разведка? Минирование? Бомбардировка? Предупреждение? Провокация?»

При таких рассуждениях Орлов сначала слегка оцепенел, но, отпив глоток вина, встрепенулся: «Ну, Георгий! Как у тебя часто бывает, ты несколько усложняешь. Был налет, да, небольшой группой. Было заградительное минирование. Но наши были начеку, плотным зенитным огнем не дали провести прицельное минирование. Сбили несколько самолетов, остальные – отогнали». «Да, – вошел в разговор Эдуард, – это широко известное общепринятое мнение, но ни один официальный исторический источник не связывает начало Великой Отечественной войны с атакой на Севастополь. Да, Молотов говорит о бомбардировке на Севастополь, но истинное время этого нападения не называет. У него все бомбардировки советских городов – Севастополя, Житомира, Киева, Каунаса – прошли в 4 утра. Об этом было заявлено в 12.15 ч. дня 22 июня 1941 года. И только много лет спустя в мемуарах Жукова и Кузнецова стало поясняться, что налет на Севастополь состоялся с 3-ех до 4-ех утра по московскому времени».

«Очень интересно, – продолжил разговор Карамзин, – настолько интересно, что я не смогу удержаться и обязательно проверю это сегодня же. Неужели нам придется ломать очередное историческое событие? Тем более что ты говоришь, что установлен гранитный монумент и на нем стоит четкая дата какого-то взрыва на этом месте. И не каких-то там неизвестных самолетов, как у Жукова, а прямо сказано – немецких, и точно золотом по граниту выбито время взрыва – в 03.47. И время на памятнике может быть московским, а не иным. Следовательно, это уже – не какое-то мнение. Это уже – исторический факт, закрепленный на государственном памятнике».

Эдуард, с присущей ему всегда импульсивностью, затрепетал: «О памятниках, по государственным версиям, я могу вам много рассказать. Я дважды был на месте боя двадцати восьми героев—панфиловцев. В первый раз я там побывал в 1965 году с экскурсией из Москвы. Тогда, там, у Дубосеково, было восстановлено несколько окопов, траншей и блиндажей. Но когда я, уже в частном порядке, в 1982 году посетил это место, я увидел огромный железобетонный монументальный комплекс – памятник двадцати восьми героям—панфиловцам. Сегодня уже никто не возражает, что конкретного боя 28-ми красноармейцев с немецкими танками на этом месте не было. Да, многое было, но не здесь, и не так. Были страшные бои, с героизмом и самопожертвованием. Но не здесь и не так. Да, были герои. Но не здесь и не те. И складывается мнение, и, скорей всего, так и будет, что монумент будет не в честь двадцати восьми, а в честь всей 316-й стрелковой дивизии генерала Панфилова, или – в честь всей 16-й армии генерала Рокоссовского, или – в честь войск Западного Фронта генерала армии Жукова, а еще лучше – в честь всех солдат, сержантов, политруков, офицеров и генералов, защитников Москвы 1941 года! За светлую память!» – поднял свой бокал Эдуард. Друзья поддержали. Выпили не чокаясь.

Немного помолчав и немного успокоившись, Эдуард продолжил: «А широко известная история с памятником капитану Гастелло? Бесспорно, абсолютно бесспорно, что все летчики-бомбардировщики июня 1941 года были героями. Но также сегодня абсолютно бесспорно, что самолет капитана Гастелло не совершал огненного тарана. Судьба самого Николая Гастелло до сих пор неизвестна. Но известно и официально задокументировано, что памятник капитану Гастелло десять лет простоял на могиле капитана Маслова и его экипажа, погибших в тот же день, и при том же вылете. Но еще раз подчеркну: все шли в бой мужественно и самоотверженно без истребительного сопровождения и, как правило, героически погибали. Могу приводить примеры о памятниках еще, но как-нибудь в другой раз».

Друзья помолчали. Такие разговоры не были для них неожиданностью. Много читали, много знали. Да и в собственной жизни каждого многое случалось. И среди юбилейных служебных наград были у наших друзей и боевые.

В тихой спокойной беседе, чередуя разговоры глотками вина, продолжали друзья обмениваться общими знаниями о вражеском налете на Севастополь.

В городе знали и помнили об этом налете. Орлов вспомнил о книге Ванеева, подробном двухтомнике об обороне Севастополя, где упоминается и о первом дне. Эдуард очень коротко рассказал об описании налета академиком, профессором, полковником Валерием Борисовичем Ивановым. Но тут же выяснилось, что знаний мало. Обстоятельства неопределенные и непонятные. И сразу вдруг друзьям стало ясно, что обстоятельства, время налета и общее самое поверхностное знание о нем как-то не совмещаются с общим фоном начала войны по сумме всех тех знаний, которыми, как считали наши знатоки-дилетанты, они обладали в достаточной мере. Но впадать в тяжелые раздумья как-то было не с руки. В кафе звучала тихая спокойная музыка, и к ним подошел владелец кафе, который сегодня сам принимал гостей, он же – полковник в отставке Иван Николаевич Бобров. Он знал друзей, их привычки и пристрастия, и, хотя круг его интересов был несколько иным, он любил поговорить с друзьями о военной истории. А когда товарищи-офицеры собирались у него по различным поводам, он включал по музыкальной трансляции песни и мелодии из своей военной музыкальной коллекции, которая, как он любил говорить, была лучшей во всем городе. Зная об этом, Эдуард спросил: «Иван, а в твоей коллекции есть „Синий платочек“?» – «Сколько раз вам говорить, – изображая обиду, ворчал Бобров, – что у меня есть все, даже то, о чем вы не знаете. Ты же не спрашиваешь, есть ли у меня „Темная ночь“ и „Землянка“, а „Синий платочек“ – такая же изумительная, чудесная военная классика». Бобров, как и друзья, любил военную историю, но его увлеченность развивалась в направлении военной песни, военных походных и парадных маршей, и, когда его не останавливали, мог говорить о своем увлечении долго и интересно.