А. Иванов - Многоликое средневековье

На третьей эстраде - для почетных гостей (эстрады эти служили вместе с тем в столами) - стояла башня, возвышавшаяся до самого потолка.

Как только была прочитана молитва и все заняли свои места, человек, стоявший на самой вершине огромной башни, протрубил в немецкий рог и стал караулить, как это принято. Но, не ЕНДЯ никакой опасности, он начал забавляться, наигрывая на своем роге. Вдруг открылись четыре окна в башне и из каждого окна выпрыгнуло по кабану, трубящему в трубу, и много других странных фигур. Когда они вернулись в окна, последние опять затворились, но сейчас же раскрылись снова, чтобы дать дорогу трем овечкам и козлу, отлично сделанным; козел играл н?. волынке, а овцы на дудочках. Потом вооруженный человек, находящийся на верху башни, потребовал менестрелей, которые очень хорошо сыграли песню и вернулись в башню подобно всем прочим. Наконец все то же лицо вызвало своих певцов: из окон башни появились четыре серых осла и вполне прилично пропели песенку следующего содержания:

Когда бы ослицею вы стали,

Моя владычица, я вас

Не бросил бы в тот час печали,

В тот злополучный, страшный час.

Я сам готов бы был кусаться,

Я сам готов бы был лягаться,

Носил бы тяжести, как мог,

И поедал чертополох, -

И все бы, все переносил,

Но вас по-прежнему любил.

Тут вдруг заиграл орган в церкви, стоявшей на первом столе, а менестрели, сидевшие в укреплении, произвели такой шум, что казалось, будто слышатся и звуки рогов, и крики охотников в лесной чаще.

Эти сцены особенно удивляли господ немцев, которые, однако, не позабывали потягивать рейнвейн из прекрасных стаканов зеленого стекла или из рогов, украшенных золотыми и серебряными кольцами. С такой же охотой они и кушали, так как в их распоряжении было много прекрасных блюд: более пятнадцати сортов супа, колбасы, начиненные мясом каплуна, рагу из оленьего мяса, бараньи ноги, приправленные шафраном, кабанье мясо с изюмом и сливами, брисговские ржанки, арденнские курицы, соус из вареной моркови, прекрасные хлебы; кроме того, здесь были пирожные в виде растений, животных, а также изображающие другие фигуры. Но особенное внимание обращал на себя новый овощ, прибывший от мавров из Испании и называвшийся испанской зеленью, или шпинатом: так, по крайней мере, называл его распорядитель обеда, сидевший на высоком кресле у поставца, обремененного серебряной посудой, и державший в руках особую лопаточку, которой он пробовал бульоны. Он раздавал приказания всем служащим при кухне: прислужникам, разносящим кушанья, кухонным мальчикам, вертелыцикам и многим другим.

Кравчий, правая рука которого была обернута брюгским полотном, белым, как снег на деревьях, резал хлеб и давал его пробовать особому прислужнику; то же самое он делал и с соусами, обмакивая в них ломтики молочного хлеба; вообще он пробовал по кусочку от каждого кушанья.

Вот подали, наконец, седьмую перемену - «золотое блюдо»; называлось оно так потому, что у птиц, составлявших его, были позолоченные лапки и клювы. Тогда-то и разыгралась специально предназначенная для этого званого обеда интермедия.

В дверях залы показался великан-сарацин в мавританском тюрбане на голове. Он вел прекрасного большого слона, покрытого алым бархатом. На нем стояла палатка, в которой находилась дама, одетая в глубокий траур. Взглянув на общество, она обратилась к сарацину с такими словами:

Останови ты здесь слона, Пред этим обществом отборным Я кое-что сказать должна; И с интересом непритворным Меня послушают они… Слона скорей останови!

Сарацин остановил слона перед самим хозяином. Тогда дама подняла свою вуаль и сказала:

О, плачьте, плачьте все, кого я вижу в зале!

Святая церковь я: меня вы не узнали?

О, вспомните теперь о всех моих бедах,

О всех разрушенных святых монастырях,

О всех погибнувших поборниках Креста!

Сокрыли волны их; сомкнула им уста

Навеки смерть в бою… Они иль тлеют в поле,

Иль жизнь еще влачат у сарацин в неволе.

Чем больше сожаленья я встречаю,

Тем меньше помощи, мне нужной, получаю.

И вот брожу теперь

От Замка к замку, в дверь

Стучусь и жду, кто первый отзовется,

В ком жаркое желание проснется

Помочь скорее мне, меня не забывать…

Тому да ниспошлет Всевышний благодать!

О, плачьте, плачьте все, кого я вижу в зале!

Святая церковь я: меня вы не узнали?

Всякий понял, что дама читала свою роль и изображала собою Восточную церковь; она просила помощи против сарацин, которые поступали дурно с ее последователями и пилигримами и разоряли святые места.

Между тем как по поводу этого беседовало все общество, паж, стоявший у почетных дверей, протрубил три раза в свой рог. Тогда в дверях показался герольд. Он держал в руках серебряное блюдо, на котором находился живой фазан, украшенный золотым ожерельем с жемчужинами, сапфирными камнями и рубинами.

Вместе с герольдом вошли две девушки, а также рыцарь в полном вооружении, с копьем, обращенным острием вверх, как будто готовый сейчас же сражаться за веру.

Все они подошли к хозяину, сделали ему глубокий поклон, после чего герольд сказал: «Глубокоуважаемый господин! Вот эти дамы почтительнейше обращаются к вам. Исстари заведено, чтобы на празднествах преподносилась князьям и сеньорам благородная птица, над которой они произносят обеты, имеющие особое значение. Дамы и направляют меня сюда с фазаном для указанной цели».

При этих словах хозяин поднялся со своего места и протянул руку к фазану. «Слушайте, слушайте!» - прокричал герольд. Тогда хозяин произнес следующую речь звучным голосом: его голос гремел, как гейдельбергские бочки в пору сбора винограда.

«Я приношу обет прежде всего пред Господом Богом и Преславной Девой Марией, потом перед дамами и фазаном, возложить на себя крест для совершения крестового похода и отдать свое тело на защиту Святого Гроба и святой веры. Я сделаю для успеха предприятия все, что могу сделать лично, чего могу достигнуть своей властью, лишь бы только мне оказал Свою милость Господь. Если бы я узнал как-либо, что со мною желает вступить в поединок сам султан, я буду биться с ним и одолею его с помощью Бога и Его Всеблагой Матери, которых я всегда призываю к себе на помощь.»

После этого хозяин сел на свое место и стал смотреть на всех присутствующих, как бы приглашая их последовать его примеру.

Тогда в зале пиршества воцарилось такое молчание, что было слышно, как вертится флюгер, погоняемый восточным ветром, так ясно, как будто бы все находились на верхушке главной замковой башни. Действительно, в зале был не один сеньор, который и не помышлял никогда о крестоносном предприятии и дорого бы дал, чтобы быть подальше от пиршественной залы или, по крайней мере, иметь в своей обуви немного соли и попутника, чтобы сделаться невидимым. Те из присутствующих, у кого финансы и все вообще имущество находились в прекрасном состоянии, с сожалением помышляли о том, что им придется разбудить те флорины, которые почивали в их мешках, войти в большие издержки: делать пожертвования в монастыри для обеспечения благоприятных результатов своих странствований, бросить свои домены на расхищение соседям, - и все это для того, чтобы рисковать своей головой на сирийских равнинах, превратившихся как бы в пиршественную залу для воронов. С другой стороны, они предпочитали га-кеймское вино воде иорданской и бенфельдскую кислую капусту ломтям дамасского верблюда. Но они не могли опозорить себя в глазах рыцарства и своего сюзерена, отказавшись посреди такого блестящего общества принести обет перед дамами и фазаном. Наконец, они боялись своим отказом прогневить своего сюзерена, так как последний, разумеется, не преминул бы отомстить им за это тем или другим способом.