А. Иванов - Многоликое средневековье

Пока они находились в таком затруднительном положении один из приглашенных, сир Рюбенталь, которому рейнвейн сообщил внезапное вдохновение, вдруг поднялся со своего места и, покачиваясь, направился к даме Рутвель; склонившись перед ней на колени, он взял ее руку, закрыл свой правый глаз и произнес без запинки и совершенно внятно: «Клянусь перед дамами и фазаном, что я не стану открывать этого глаза при дневном свете, пока не увижу сарацинского войска. Я нападу на султанское знамя и, полагаясь на силу оружия, а также любви и дружбы, я переверну его, если оно не прикреплено каким-либо цементом». Произнеся эти слова, он поднялся при звуках труб, в которые трубили менестрели, при восклицаниях дам; из последних многие были рады удалению своих супругов, которые завоевали бы крестовым походом прошение как себе, так и им.

Тогда герольд стал обходить стол, чтобы поднести фазана каждому из пирующих, и прежде других поднес его маркграфу Анспахскому, который сидел возле хозяина замка.

«Ну, - сказал маркграф соседу, сидевшему с другой стороны и никогда не помышлявшему о крестовом предприятии, - этот безумец Рюбенталь перешел брод… Мед готов, теперь следует пить его без сожаления… Клянусь белою дамой замка Розенберг! Мы попали в настоящую засаду!..»

И, протянув руку к фазану, он сказал: «Клянусь перед дамами и фазаном, что я буду служить делу по мере своих сил, если только высокочтимый сеньор желает, чтобы я отправился в сообществе его в заморское путешествие».

Рыцарь, с которым беседовал маркграф, произнес точно такой же обет, но сир Оттенгейм, сидевший с ним рядом, воскликнул:

«Я клянусь перед дамами и фазаном, что, если поход состоится, я напишу свое имя концом своего копья на воротах Сен-Жан-д'Акра. До тех пор по пятницам я не буду есть никакой живности. Если я узнаю, что у султана найдутся единоверные ему бароны, которые пожелают сразиться со мной, я побью их с помощью Бога и Его Всеблагой Матери, которых я всегда призываю на помощь!»

Сир Стольберг, который был очень горяч и вполне сочувствовал предприятию, сказал в свою очередь: «Я клянусь перед Богом и славнейшею Девой Марией, перед дамами и фазаном, что я не буду останавливаться ни в опоясанном стенами городе, ни в замке, пока не одержу победы над сарацинами. Я совершу это с помощью Богородицы, ради любви к которой я никогда не буду спать на постели по субботам, пока не исполню обещанного. Если моему Создателю угодно будет вернуть меня живым из предстоящего странствования, я обойду три христианских королевства и буду биться там со всяким встречным рыцарем и на коне, и пеший».

Сир Пфальцский, совсем старый и немощный, очень важно произнес следующие слова: «Так как по своей старости и слабости я не могу отправиться в крестовый поход лично, то клянусь перед Богом, дамами и фазаном, что вместо себя я отправлю одного из своих сыновей с четырьмя вооруженными людьми и буду содержать их на жалованьи в течение одного года и одного дня».

Так были произнесены присутствующими различные обеты.

Обходя гостей при трубных звуках, герольд подошел к тевтонскому рыцарю, белый плащ которого с черным крестом и пегая лошадь мелькали утром между прибрежными ивами. Он был в высшей степени серьезен и как будто погружен в мрачные мысли. Герольд обратился к нему с предложением произнести обет именем фазана. Он встал, закутанный в свой плащ, и суросама смерть! Золото ценилось дешевле железа, даже женщины снимали с себя свои драгоценности, чтобы жертвовать их на освобождение святых мест, и в казне, собранной на это предприятие, лежали груды серебра и золота, как груды виноградных ягод в тисках! Нет, слезы Святой церкви столь же бесплодны, как и семя, брошенное в степной песок; пора борьбы позабыта, и защитников Креста приобретают ничтожными уловками, разжигая плотские вожделения!.. Не извлекайте из ножен вашего меча, сир Рюбенталь… Придет время обнажить его в присутствии сарацин… Не грозите мне жестами… Тот не боится ни дерева, ни стали, кто говорит во имя Господа сил, а Он вдохновляет меня в настоящую минуту и говорит моим именем!.. Этот Всемогущий Бог полон милосердия и благости. Он сострадает слабостям людей и прощает их ошибки!.. Но Он поражает и уничтожает того, кто совращает своих ближних с пути спасения! Ты слышишь меня, пфальцграф? Среди сеньоров, подвластных Палатинату, мои глаза напрасно ищут того, кто должен был бы явиться сюда первым, - сира Риффенаха».

«Риффенаха! - сказал хозяин тихим голосом, в таком смущении, как будто бы он увидел тень св. Бернарда. - Риффенаха? Рыцаря-стеколыцика, живущего в лесах Форальберга? В минувшую Пасху он отказался принести мне ленную присягу… Как же я могу заставить его прийти сюда, на это пиршество? Ни один князь из швабского дома, даже сам император, не отважился проникнуть в те горы, где он собрал в тени своих горнил всех разбойников Палатината. Говорят, что он занимается там делами, достойными осуждения, чтобы иметь возможность выделывать те чудные произведения, которые продаются по высокой цене во всей Германии. Говорят, что он осмеливается хулить Святой Крест и отрицать божество Христа…»

«Я знаю этого Риффенаха, - прервал его тевтонский рыцарь. - Я знаю, что он стоит на дороге к погибели; но овцу эту еще можно загнать в овчарню. Добрый пастырь должен спешить, так как Риффенах смеется над верными, собирающимися в святое предприятие, а такой пример слишком опасен для веры. Что будет, если он откроет у себя убежище для всех вассалов, которые не откликнутся на призыв к священной войне и будут убегать к нему из боязни идти в Святую землю?.. Сегодня же, до окончания настоящего вечера, я буду в замке Риффенаха!»

«В замке Риффенаха!» - воскликнули все присутствующие, из которых каждый едва осмеливался произнести это имя.

«Да, - ответил рыцарь духовного ордена. ~ Я понесу к нему Слово Божие! Я верну его на путь спасения, если только он не сделался вассалом сатаны. Но нет! Благодать должна действовать! Прощай, пфальцграф… Мы увидимся в Шпейе-ре, где сойдутся крестоносцы, и я приду туда не один!»

Сказав это, он покинул пиршественную залу, прошел через двор, и скоро на подъемном мосту послышался топот пегой лошади.

Прошло много времени, но никто из гостей не прерывал молчания: все были взволнованы только что сказанной речью. Все, даже недоброжелательно относившиеся к священному предприятию, раскаивались и давали разные обеты. Пфальцграф и тот был также довольно смущен, так как и он бь!л задет мимоходом в речи тевтонского рыцаря, хотя имел самое хорошее, святое намерение.

Вместо того, чтобы слушать легенды жонглеров и их любовные баллады, как это всегда бывает в конце княжеских пиров, все общество разошлось потихоньку, и скоро замок погрузился в свою обычную тишину.