А. Иванов - Многоликое средневековье

Знать была возмущена поступками городских представителей. Один из недовольных умолял принца-правителя на коленях, чтобы он уничтожил бунтовщиков; принц, до того времени колебавшийся, согласился на тесное соединение с дворянством. Последствием этого раздвоения была гражданская война. Париж был в руках Марселя. Последний укрепил его и сражался против приверженцев принца, как против врагов страны. В это-то самое время и поднялись крестьяне, в 1358 г.

Впервые обнаружилось восстание 21 мая в области Иль-де-Франс и, как страшный пожар, раскинулось на всем пространстве между Сеной и Уазой. Крестьянские банды, вооруженные палками и ножами, бросились на замки, зажигали эти мощные твердыни, истребляя всех их обитателей без различия пола и возраста. То была дикая расправа, напоминавшая ужасы, производившиеся варварами в периоды их грозных вторжений в цивилизованные страны. Жак-простак, как насмешливо называли дворяне крестьян, превратился в зверя; в нем проснулись дремавшие до тех пор первобытные, дикие, бесчеловечные инстинкты.

У одного из французских писателей, Проспера Мериме, есть обширное драматическое произведение, необыкновенно ярко и правдиво рисующее восстание французских крестьян, или Жакерию, как называется оно в истории от имени «Жак-простак» (Jacque-bon-homme), соответствующего до известной степени нашему «Иванушка-дурачок», с той разницей, что русское прозвание соответствовало всегда лишь известному типу и никогда не применялось в качестве презрительной клички по отношению ко всему простому народу.

Мы приведем здесь два отрывка. В первом из них рисуются отношения французских феодалов к своим крестьянам, господствовавшие, по крайней мере, в таких областях, которые сделались местом восстания.

Конрад (сын барона д'Апрмона), Боннен (его воспитатель).

Конрад: Расскажи мне какую-нибудь хорошенькую историю из богатырских времен.

Воспитатель: Государь, не угодно ли вам послушать о великом рыцаре Гекторе Троянском или о благородном бароне Фемистокле?

Конрад: Я все это уже знаю. Ведь это тот самый, что отравился потому, что царь персидский хотел его обратить в турецкую веру?

Воспитатель: Именно! Не хотите ли, чтобы я вам рассказал о добром лаконийском царе Ликурге?

Конрад: Ты вечно мне рассказываешь все одно и то же. Я знаю историю царя Ликурга так же хорошо, как и про короля Артура.

Воспитатель: А помните ли вы устав утвержденного им рыцарского ордена?

Конрад: Конечно; орден святой Спарты.

Воспитатель: Что за память в таком нежном возрасте! Поистине, государь, вы знаете больше моего, и скоро мне придется брать у вас уроки. Хотелось ли бы вам быть рыцарем ордена св. Спарты?

Конрад: О, да! Мне в этом ордене нравится то, что когда господские сыновья утаскивали пирожное или какое-нибудь варенье, то их за то не бранили и не отнимали. А потом, как они потешались над рабами! Как бишь их звали?

Воспитатель: Илотами, государь.

Конрад: Да, да, илотами. Когда я вырасту и стану пажом, я так же, как они, стану охотиться на мужиков.

Воспитатель: Просто чудеса! Он ничего не забывает. Желал бы я, чтобы государь барон (он все смеется над образованием, которое я преподаю вам) был здесь и послушал вас. Запомнить даже самые варварские имена! Ах, государь, что за рыцарь из вас выйдет!

Конрад: Еще бы, я ничего не боюсь! Когда я играю с моими крестьянами в войну, я не боюсь пяти и шести мальчуганов. Я их так дую палкой, что они бегут, как зайцы.

Воспитатель: Выслушайте меня, государь; будьте благоразумны. Господин сенешал запретил этим маленьким негодяям отвечать вам ударом на удар, но этот народ склонен ко злу, и они как-нибудь и возымеют дерзость воспротивиться вам. Берегитесь.

Конрад: Да, как же! Я не побоюсь и десяти тысяч мужиков. Я боюсь только пауков да лягушек.

Воспитатель: Я об одном молю Бога, чтобы мне дожить до возможности описать подвиги, которые вы совершите. Вы заставите позабыть о подвигах Амадиса Галльского.

Входягг Изабе.иа (сестра Конрада) и Марион (ее молочная сестра).

Конрад: А, вот и сестра. Здравствуй, сестра Изабо; дай мне того, что ты ешь.

Изабелла: Я ничего не ем.

Конрад: А мне показалось… Разве у тебя ничего нет в шкатулке, которую тебе подарил мой друг Монтрель?

Изабемга: Лакомка! Ты заболеешь от того, что все ешь сладкое, и мне говорили, что ты тащишь у наших бедных вассалов все, что ни увидишь.

Конрад: Разве все, что у них есть, не нам принадлежит?

Изабелла (воспитателю); Вам следовало бы его учить иному.

Входят Ь'Апрлюп и его сенешал.

Д'Апрлюн: Сейчас же повесить, а потом четвертовать и куски прибить к дереву.

Конрад: Кого это, папа?

Д'Апрлюн: Мерзавца Жерара; он думал, что, убежав в часовню св. Лефруа, выпутается из дела.

Конрад (воспитателю): Скорей, пойдем смотреть, как будут вешать.

Изабелла: Какой ужас! Батюшка, запретите ему ходить туда.

Д'А?1рлюн: Напротив, дочка; ему с ранних лет надо приучаться видеть вблизи, как умирают люди, для того чтобы он не удивился, увидев, как в битве польется кровь.

Изабелла: Но смотреть, как погибает безоружный бедняк! Это приучит только к жестокости!

Д'Апрлюн: Мужчину нельзя воспитывать по-женски.

Конрад: Именно; знай свою прялку!

А вот и другой характерный отрывок, в котором изображены переговоры между восставшими крестьянами и рыцарем королевского двора Белилем, уговаривающим «жаков» к миру. Действие происходит в стане мятежников, расположенном по дороге в Мо.

Белиль:…Позвольте мне от имени государя герцога Нормандского спросить вас, зачем вы взялись за оружие?

Брат Жан (один из предводителей крестьянских банд): Разве он не знает? Отчего лев нападает на человека? Не потому ли, что человек воюет с ним?..

Белилъ:…Батюшка, ваш ответ справедлив, но почему же у вас не было доверия к королевской доброте государя герцога? Почему вы не принесли ему жалоб? Он огорчен тем, что не знает, в чем они состоят, ибо его единственное желание - удовольствовать и малых, и великих. Во Франции, как вам известно, король всегда бывает королем народа.

Брат Жан: Сир рыцарь! Видите ли вы эту шпагу? Она оказала нам справедливость, она лучше защитила наше дело, чем гусиное перо. И при помощи ее мы хотим освободить всех рабов во Франции.

Крестьяне: Да, да! Мы освободим всех!

Бартелслш (один из бовезских крестьян): И мы хотим, чтобы все французы были дворянами.

…Рено (другой крестьянин): Чтоб барщины не было! Полная воля!

Крестьяне: Да, чтоб барщины не было! Община! Воля!

В самом начале восстания, впрочем, не было ясных, определенных требований. «Они были так уже многочисленны, - говорит Фруассар, указывая на количественный рост восставших, - что, если бы собрались вместе, их было бы сто тысяч человек. И когда у них спрашивали, зачем они делали это, они отвечали, что не знают, но видели, как делают другие, и сами поступали так же». Впрочем, и до самого конца это движение отличалось, так сказать, стихийным характером: и на первом, и на втором, и на третьем плане стояли месть и ненависть.